Алексей Агранович, генеральный продюсер кинофестиваля, в девятый раз стартовавшего в минувшую пятницу в Южно-Сахалинске, рассказал в интервью ТАСС о том, как "Край света" завоевывал доверие публики, об особой "внутренней камере" сахалинцев и о том, как кино может повлиять на тех, кто хочет уехать с острова. — Алексей, в день открытия фестиваля на большом экране прямо на улице перед Чехов-центром показывали "Ассу" Соловьева. Меня очень впечатлило, что, несмотря на ливень, на показ пришли люди и досмотрели фильм до конца. Как по-вашему, какая у зрителей была мотивация? Как-то иллюстрирует этот эпизод метаморфозы, которые происходят с сахалинцами с приходом на остров фестиваля? — Метаморфозы на самом деле ощущаются. Но тут больше не про метаморфозы. Плохая погода подпортила настроение и нам, и зрителям. И некоторые все же решили остаться на уличном показе. А потом, как мне кажется, вдруг увидели сами себя со стороны — ливень, ветер, они сидят в дождевиках перед огромным экраном, а на экране заснеженная Ялта, шторм, такое красивое кино, мальчик Бананан, эта музыка… Сцена будто из кино. — Кино в кино получается? — Да, очень кинематографичная история. Люди почувствовали красоту момента, я думаю так. — Когда вам впервые предложили делать "Край света" на Сахалине, как вы отреагировали? — Это было восемь лет назад. И тогда это был не "Край света", а "Сахалинский экран". За год до этого режиссер Алла Сурикова провела тут первый фестиваль с таким названием. Участвовали только российские картины, не было конкурса как такового, только зрительское голосование. Главным гостем был Леонид Аркадьевич Якубович. И вот год спустя ее снова позвали делать этот "Сахалинский экран". Но Алла Ильинична много ездит по стране, у нее уже было заряжено какое-то другое мероприятие на это время, и она по рекомендации Леонида Ярмольника, который представлял примерно, чем я занимаюсь, позвонила мне. И я подумал: почему бы мне не съездить на пару дней хотя бы? Я работал режиссером-постановщиком на разных фестивалях, премиях, ставил открытия, закрытия, но своего фестиваля у меня до этого не было. — У вас не было сомнений, зачем так далеко делать фестиваль? — Были. Потому что делать фестиваль — это дорого. Везти режиссеров, актеров, да еще таких, чтобы их на улице узнавали. Зачем? Чтобы у людей был праздник — сказали нам. Ну так за эти деньги можно привозить по одному артисту каждые выходные круглый год, вот и будет праздник, творческие встречи. Любое кино, опять же, ценители в Сети могут найти. Но поехали. И на месте нам говорят, что фестиваль должен быть международным. Дело было летом, а фестиваль — в конце августа. То есть за два месяца нужно подготовить международное мероприятие. Встретились с губернатором, с министром культуры Сахалинской области. И диалог как-то не напугал. Решили действовать интуитивно, главным было — мы делаем фестиваль для людей, для жителей, а не для тех, кто сюда приезжает. Будем организовывать Q&A (система вопросов и ответов — ТАСС), узнавать друг друга. — Как к вам отнеслись местные жители? Публика заинтересовалась фестивалем? — Нам поначалу не верили. На показы приходило по 70, по 100, максимум по 150 человек. Никакого фестивального кластера не было в помине, люди заходили, смотрели, иногда говорили "спасибо". Смотрели на нас как на очередных москвичей, которые приехали за их деньгами, хотят их использовать. Так и в других регионах, кстати, реагируют, и не в таких отдаленных. Все это они уже проходили. Когда москвичи приезжали и начинали учить, как правильно жить и как построить за Уралом Бильбао. "Почему Бильбао?" — спрашивали люди. "Что такое Бильбао?" — интересовались они. И почему именно им так повезло? Не находя ответов на эти вопросы, малая часть пыталась построить Бильбао, а большая ходила за ними по пятам и уничтожала все, что они делали. Тоже интересный опыт. Но не тот, которым бы мы хотели воспользоваться. Мы приехали сюда не за баблом, мы знали это. Да, конечно, мы не делали это бесплатно, но это совсем не те деньги, которые себе может представить нормальный продюсер в Москве. И мы принципиально не платим артистам, участникам, членам жюри, потому что это неправильно. — На открытии вы рассказывали, что сахалинцы не сразу приняли новое название фестиваля "Край света". — Новое название родилось на второй наш год здесь. Его предложил Кирилл Разлогов, который был в жюри. Мы тогда объявили конкурс на новое название, но все, что нам предлагали, мало отличалось от "Сахалинского экрана". А потом мы поняли, что "Край света" очень точно передает концепцию, образ фестиваля. Именно образ. Что важно для кино. Название работает в две стороны. То есть, "край света" там, где начинается наше восприятие. И это, конечно, про встречу замысла и восприятия этого замысла, про встречу зрителя с автором. Мы вообще — про диффузию. И мы стали это объяснять. — Когда вы почувствовали, что отношение к вам поменялось? Это плавно происходило или был какой-то переломный момент? — Плавно. На третьем фестивале самый большой в Южно-Сахалинске кинотеатр "Октябрь" закрылся на ремонт и делать фестиваль было фактически негде. Ну, остался кинотеатр "Комсомолец" на 100 посадочных мест — и все. Мы пришли на площадь к Дому правительства и сказали: "А давайте тут сделаем". И придумали этот кластер, центр притяжения. Решили, что нужно установить этот экран под открытым небом. Что тут должна кипеть жизнь фестиваля. Появились шатры для встреч Q&A, магазины книжные, фудкорты, кафе, уже позже — творческие мастерские для детей и подростков, которые работают теперь круглый год. — И дело пошло с открытием кластера? — Сдвинулось немного. Но по-настоящему случилось еще через год. Произошло вот что. У нас ведь все билеты бесплатные. И их распространение — наша головная боль, и вот мы построили информационный шатер для зрителей, где их должны были раздавать. Кафе хорошее позвали в этот шатер. И открыться решили за два дня до начала фестиваля — чтобы потихоньку люди заходили, узнавали о программе, брали билеты. Потихоньку. И тут нам с Денисом Яньшиным, который тогда был директором объединения всех государственных кинотеатров на острове, звонят и говорят: "Что делать, тут километровая очередь за билетами собралась, а мы не готовы! Девочки с билетами не готовы, потому что не ожидали такого ажиотажа!" Прыгаем в машину, приезжаем, смотрим — и правда, стоит огромный хвост у шатра. "Что вы тут устроили?" — говорят. Но стоят. И мы с Денисом Геннадиевичем встали у входа в этот шатер и несколько часов так простояли, с каждым человеком разговаривали, извинялись, объясняли, что облажались, что мы не ожидали, что раньше не шло и речи про очереди. Это был четвертый фестиваль. И вот тогда, мне кажется, случился какой-то перелом, нас приняли. — Чем зритель Сахалина отличается от других российских зрителей? Или эта разница надумана? — Вот представьте двух детей. Один растет в коммуналке, в маленькой комнатке. И он в этой комнатке знает все, каждую деталь, каждую шероховатость. Вот тут царапина на шкафу, вот тут на полу между половицами щель, и туда закатился шарик ртути, когда он разбил градусник, но маме не сказал об этом, а то она будет ругаться… А другой ребенок живет в загородном доме. И он может очень его любить, но не сможет вспомнить, какого цвета рамы оконные на втором этаже в гостевой комнате. Ну, потому что он туда не так часто заходит, это же гостевая. Оба — дети, они могут вырасти как хорошими людьми, так и дерьмом. Но у них разная оптика, понимаете. Конечно, людей с видением ребенка из маленькой комнатки можно найти везде, в любом городе, регионе. Но тут таких людей большая концентрация. — Но ведь можно просто вырасти в маленьком городке и тоже знать все "царапины" и "щели в полу"? — Да, но здесь есть то, чего нет больше нигде. Здесь — остров. Все чуть-чуть по-другому. Из-за того что тут кругом вода, люди относятся друг к другу немного иначе. Власть относится к людям чуть по-другому. Потому что если что — можешь и не успеть убежать отсюда. Все друг друга знают, особо не напортачишь, то есть, конечно, напортачишь, но тут все у всех на виду. С природой у местных жителей странные отношения. Они могут тут снять фильм про то, как два мужика едут на рыбалку с пивком и заезжают за третьим, открывают дверь, и им становится понятно, что их друг превратился в рыбу. И они его берут с собой, заезжают за его девушкой, проводят день на природе, на берегу моря, вспоминая его, рассказывая о нем всякие истории, а в конце его съедают. Варят и съедают. — Когда вы начали рассказывать сейчас, я ждала, что в конце они его выпустят в море. — Нет, это московское видение. А они его съедают. Понимаете, очень мифологичное сознание. И они сразу считывают это, сразу понимают, о чем кино. А в Москве мы смотрим и не можем понять. Почему съедают, как съедают? — Вы привозите сюда довольно много авторского кино. Не было опасения, что тут его не поймут? — Я не люблю, когда так говорят. Понимаете, у них есть навык рассматривания. Любопытство. Необязательно все понимать, зачем? Это конкурентное преимущество — такая публика, люди с внутренней камерой. Если бы они могли снимать все, было бы интересно. Вот растут дети с такой оптикой. И постепенно вырастают и каменеют. Большинство людей живут с камерой на забетонированном штативе. Только так, только вот с такого ракурса можно смотреть, только так правильно, возможно. Вокруг все виноваты, все плохо, а ты же даже голову не поворачиваешь! И как только ты снимаешь камеру со штатива, вешаешь себе ее на плечо и начинаешь с ней ходить, происходит чудо: ты находишь ту картинку, которая тебя хотя бы мирит с действительностью. С тобой не произошло ничего, ты не начал получать миллионы, у тебя ничего не изменилось, а тебе стало интересно жить. Если человеку интересно жить, значит, у него высокое качество жизни. — То есть они камеру сняли со штатива? У людей есть жажда обсудить с режиссером эти истории? — Очень полезно смотреть авторское кино. Есть в этом практический смыл. Они рассматривают. Подключаются, находят вход, видят что-то про себя. Когда человек видит в кино что-то про себя, видит себя, свои проблемы, историю, это невероятное удовольствие, это такой наркотик, который не разрушает, а помогает делать жизнь лучше. И вот зритель узнает на экране себя. А мы тут говорим: "А вот вас в шатре ждет режиссер, который снял это кино, можете задать ему вопросы". И они идут с ним на встречу, а там человек из Таиланда, с длинной косой. То есть я увидел в кино себя, а его снял таец. "Подождите, то есть получается, что у нас с ним одни и те же проблемы? То есть они живут так же, как и мы? А раз так, значит, и мы живем как они? Значит, я живу, со мной происходит то же, что и с москвичом? С парижанином? И с тайцем? О, нет-нет, ерунда, все равно надо уезжать!" Но все равно это работает. — То есть фестиваль помогает островитянам осознать самих себя? — Мне кажется, помогает. Вот включает житель Сахалина телевизор. А что там? Что рассказывают про их остров по федеральным каналам? О нем вспоминают, только если тут кого-то посадили, если землетрясение или цунами, если что-то там опять не отдали японцам. В общем, повестка тревожная. А про них самих, про их жизнь — ничего. Рассказывают про другую жизнь, которая их не касается. И так они живут. В состоянии оторванности от другого мира, глядя на чужую жизнь, думая, что там и есть жизнь. В какой-то момент сформируется представление о себе, что вы наверняка некрасивая, и вообще не факт, что вы существуете, возможно, все это вам кажется. Естественно, живя так, вам будет хотеться это изменить. И вам будет хотеться туда, где жизнь. Это гипербола, но, в общем, это примерно так. Мы сторонники того, чтобы самим описывать свою жизнь, друг друга. Узнавать друг друга. И зеркала появляются. — Вы думаете, что развитие кино на острове может остановить миграцию? Можно сказать, что глобальная цель фестиваля — чтобы люди отсюда не уезжали? — Да, это и есть часть плана. Фестиваль тут нужен не только для того, чтобы устроить для людей праздник, событие. Причины еще и социальные. Мы стараемся сформировать художественную среду на острове. Понимаете, это богатый регион, красивейший, а люди уезжают. Экономика дает людям возможности. Но они не знают, что с ними делать, они им не нужны, они уезжают или всю жизнь мысленно живут на чемоданах. Почему? Уезжают в Москву, в Петербург, в Калининград — там, кстати, третья по численности в России диаспора сахалинцев живет, хотя Калининградская область — это дотационный регион. И, несмотря на это, там положительная миграция, то есть туда приезжает больше людей, чем уезжает. А тут — наоборот. Ответ не в экономической плоскости лежит, понимаете? Есть этап, который пропущен в здешней истории. Отсутствие культуры общения, культуры коммуникации, культуры как таковой. Хочется, чтобы люди жили там, где родились, а не ехали искать счастье где-то. Они не обязаны оставаться, нет. Но если человек дома может сделать лучше, может быть лучше, может быть нужным — зачем куда-то ехать? Возможно, он задумается тогда? Я очень люблю остров. И этот, и вообще острова. Но для этого он должен погибнуть. А пока он есть — это метафора абстрактной отдельной жизни. Беседовала Карина Салтыкова
