«Это искусство соединяет человека с жизнью...»

Сходили сегодня с Дашей на выставку картины «Опять двойка» Федора Решетникова. В зале с картиной, кстати, стоят школьные парты. Мы удобно расположились и просидели перед шедевром сколько-то времени и много, много говорили и о «Двойке», и о соцреализме вообще. Сразу к месту вспомнилась формула «подлинного» искусства Василия Гроссмана, предложенная им в то же самое время, кстати, когда была написана «Двойка» Решетникова, – в 1952 году: «Когда человек читает надуманные книги, когда слушает надуманную, сложную музыку и смотрит на пугающую своей загадочностью надуманную живопись, он с беспокойством и тоской представляет себе: это все особенное, сложное, трудное и непонятное — и имена героев, и их чувства, и мысли, и речи, и звуки симфоний, и краски живописи. Все это не такое, как у меня и тех, кто живет вокруг меня. Это иной, особенный мир – и человек, робея своей живой и естественной простоты, без волнения и радости читает эти книги, слушает музыку, смотрит картины. Надуманное искусство втиснуто между человеком и миром, как тяжелый и непреодолимый сложный узор, как шершавая чугунная решетка. Но есть книги, читая которые человек радостно говорит себе: «Ведь и я так думал, чувствовал и чувствую, ведь и я это пережил». Это искусство не отделяет человека от мира, это искусство соединяет человека с жизнью, с миром, с людьми. Оно не рассматривает жизнь человека через особенное, «затейливое» цветное стеклышко. Человек, читая такие страницы, словно растворяет жизнь в себе, впускает огромность и сложность человеческого бытия в свою кровь, в свою мысль, в свое дыхание. Но эта простота – высшая простота белого дневного света, рожденного из великой и трудной сложности цветных волн. В этой ясной, спокойной и глубокой простоте есть истина подлинного искусства». (В. Гроссман. «За правое дело».) Замечательная формулировка! И я думаю, что Гроссман прав. Но только с очень существенной оговоркой: правда его – это правда одной точки зрения (конечно же, конъюнктурно совпадающей с официальной – 1952 год!), т. е. частный случай правды, пусть и претендующей на тотальную истину. Формула Гроссмана и сегодня не теряет актуальности, она защищает «простого» человека, делает его интуитивное приятие простого искусства осмысленным, а неприятие сложного – обоснованным. Вооружившись этой формулой, можно смело идти смотреть Решетникова (...какая ирония! Путь к картине лежит через залу с Кандинским и Шагалом, никак, разумеется, не вписывавшимися в идеологические рамки «подлинного» искусства. И здесь можно вспомнить, к слову, интересный казус сталинской эпохи. В 1938 году именитый испанский художник Альберто Санчес бежал из Испании в СССР. Когда его повели в Третьяковку, он, вперившись в шедевры соцреализма, громко недоумевал: а где же ваш знаменитый революционный авангард? А вот это все ведь искусство буржуазное, пошлость, позапрошлый век... (конечно, испанцу тут же втолковали принципы социалистической эстетики). Итак, Федор Решетников. Убежденный реалист, непримиримый борец с формальным экспериментом и новаторством, дважды лауреат Сталинской премии (1949, 1951). Картины его – эталонный образец социалистического реализма. «Опять двойка» известна еще тем, что с нее начинается поворот к бытовому жанру – отражение настроения и запроса послевоенного, уже мирного времени (видимо, поэтому картина и пережила свое время). В разговоре о произведении соцреалистического искусства вопрос формы не стоит, он снят по умолчанию (выраженная индивидуальная манера, непрозрачность формы чреваты очень распространенным в то время обвинением в формализме). Рассуждая о «Двойке», сфокусироваться следует на содержании (сцене, сюжете...). И тут, разумеется, есть о чем говорить. В советское время по этой картине школьники писали сочинение. Однако, говоря о содержании, нужно иметь в виду один нюанс. Никаких смысловых игр в картине нет (и быть не должно). Кроме окна, символизирующего, возможно, светлое будущее (банально), и картинки под календарем (картина в картине), вообще никаких игр! Нет сложных символов, метафор, цитат, шарад... (я бы сказал: нет поэзии). Характерный признак тоталитарного искусства – его полная прозрачность как с точки зрения формы, так и содержания. Полная смысловая прозрачность. «Ведь и я так думал, чувствовал и чувствую, ведь и я это пережил» – да устыдится всякий двоечник двойки своей! PS. Последний зал, закуток на выходе – иконопись. Здесь мы задерживаемся и отмечаем, что реализм противостоит символическому искусству, как противостоит простота сложности. Символическое искусство насилует чужака и профана, его шифры требуют ключей, напряжения не глаз, а мысли (эти образы не для разглядывания, их не смотрят, их читают!). Вторгаясь в пространство символического, реализм все упрощает, опошляет, возвращает нас к очевидности, «правде жизни» (мы вспоминаем «Мертвого Христа в гробу» Ганса Гольбейна, от которого «вера может пропасть и – пропадает!» («Идиот»). Неразочарованные «Двойкой», мы уходим, но обещаем скоро вернуться, нас ведь ждет еще Боттичелли!