Вера Таривердиева: Вы видите во всём "германизацию"? Тогда откажитесь от Канта

Вера Таривердиева рассказала в интервью журналу "Королевские ворота" о взаимном притяжении талантливых людей, удивительной иронии судьбы и о том, что думает о так называемой германизации. — Вера Гориславовна, в этом году Международному конкурсу органистов имени Микаэла Таривердиева исполняется двадцать лет. Конкурс сопровождает фестиваль "Орган+", который открывал проект "Из жизни планет" Олега Нестерова и группы "Мегаполис", посвящённый неснятым советским фильмам шестидесятых. Мне посчастливилось побывать несколько лет назад на этом концерте в Москве, в Каунасе, в Янтарном. И, кажется, что Кафедральный собор может стать тем самым идеальным местом, где объединятся разные культурные коды. Расскажите, как появилась идея открыть юбилейный фестиваль этим концертом? — Я всегда старалась делать то, что до меня не делал никто. По крайней мере, здесь. В свое время я соединила живопись с музыкой в рамках проекта "Выставка одной картины" (совместно с Третьяковской галереей — ред.), соединила орган с балалайкой и оркестром народных инструментов, орган —с японскими инструментами, дудук — с органом. Помню, как предложила ныне покойному легендарному органисту Жану Гийю — а ему, заметьте, на тот момент было 85 лет — исполнить "Картинки с выставки" Мусоргского вместе с оркестром народных инструментов. Он это делал впервые, и это было открытие нашего девятого конкурса органистов. Вот это мне интересно. Хотя, конечно, Баха, Бетховена, Таривердиева можно исполнять по-разному: можно делать монографические концерты и так далее. Но для меня самое главное в искусстве — это сыграть так, как никто до тебя не играл. И я, когда говорю об этом, имею в виду не технику, а произнесение. Для Олега Нестерова это необычный опыт: впервые он исполнил программу "Из жизни планет" с органом. — Исполнитель всегда готов к таким экспериментам? — А я выбираю только тех, кто в восторг от этого приходит, кому интересно и не страшно. С Олегом Нестеровым вообще необычная история получилась. Мне поступали предложения от калининградских рок-музыкантов сделать какое-то необычное концертное выступление с органом, я их рассматривала. И примерно в этот же момент я собиралась в Лондон: наши издатели Стивен Коутс и Пол Хартфилд устраивали череду разных музыкальных событий, посвящённых Таривердиеву. Кстати, история моего знакомства с издателем тоже интересна: в своё время Стивену в Москве совершенно случайно передала диск Микаэла Леоновича. Стивен был на Московском кинофестивале, сидел в ресторане, услышал музыку и стал всех расспрашивать, что это и откуда. И, повторюсь, какая-то женщина дала ему диск. Потом Стивен нашёл меня, написал письмо, и с тех пор мы сотрудничаем: семь виниловых пластинок, диски, концерты в Лондоне. И вот я лечу, мне говорят, что Олег Нестеров выступает там, в Пушкинском доме, и я должна с ним познакомиться, меня встречает издатель и говорит то же самое. И мы на самом деле встречаемся с Олегом после всех концертов и событий, долго разговариваем и кроме всего прочего, оказывается, что той самой девушкой, которая когда-то передала диск Стивену, была жена Олега. Знаете, такие люди как будто сами плывут в руки, с ними сводит судьба. И это касается не только "Мегаполиса", но и призёров нашего конкурса, а их за все годы сколько было — если считать по первым трём местам, то тридцать за десять лет, не считая дипломантов. Так вот, кто-то из них исчезает из твоей жизни, а кто-то остаётся в ней навсегда. — Например? — Есть прекрасная история. Лауреат нашего первого конкурса, нидерландский органист Жан Пьер Стайверс познакомился с японской органисткой Хироко Иноуэ — она заняла на IV конкурсе молодых органистов имени Михаила Таривердиева третье место. Музыканты полюбили друг друга. Как вы знаете, Хироко стала органисткой и солисткой Калининградской филармонии, переехала в Калининград. У них с Пьером родился ребёнок — замечательный мальчик Таро. И вот он повзрослел. Ему пора в школу. Единственная японская школа есть в Москве. И Хироко сан, Таро чан и залетающий к ним почётный голландец Жан-Пьер Стайверс поселились рядом с этой школой. В Москве. На улице Строителей. По иронии судьбы. По вечной нашей иронии судьбы. — Да, это то самое прекрасное кружево, которое плетёт жизнь, и нам остаётся только восхищаться и удивляться ее узорам. Скажите, пожалуйста, чем для вас важен проект "Из жизни планет"? Вы же не относитесь к нему, как к чему-то ностальгическому? И о каких фильмах, которые могли бы быть сняты, но этого не произошло, вы жалеете? — Я уверена, что настоящее и подлинное искусство не устаревает. Смотрите, Бах был забыт и безызвестен сто лет, его открыли заново и сейчас современные дети слушают его впервые, не зная о том, какого времени эта музыка: современная она или нет — им это неважно. У меня есть фотографии с одного концерта, на который Марина Васильева (издатель медиагруппы "Западная пресса" — ред.) привела своего внука. Он слушал с изумлёнными глазами, открыв рот. И признак настоящего искусства — это всегда поиск, всегда открытие и всегда диалог между временем и пространством. Как раз такой диалог и ведёт Олег Нестеров. То, что он делает, — это не попса, не КИВИН, который так любят в Калининграде. Знаете, в прошлом году в Лондоне в Барбикане мы показывали фильм Михаила Калика "До свидания, мальчики": зал был полон, в нём сидели англичане, и совсем юные, и в возрасте. Они плакали, не скрывая слёз. Это лишний раз подтверждает, что для искусства не существует временных и прочих границ. Если говорить о том, кому это адресовано… Знаете, это точно адресовано не тем, кто ностальгирует по шестидесятым годам. Это адресовано великому кинематографу, его взлётам и падениям, признанию и забвению. Тем поколением режиссеров и музыкантов — я говорю не только об отечественном кинематографе того времени, но и мировом — было сделано столько, и столько не осуществлено по разным причинам. Но в любом неосуществлённом есть предопредёленность. Вот Таривердиев написал свой "Реквием", отнёс его в Театр Ермоловой, мы улетели в Сочи и оттуда он уже не вернулся. Я верю в прописанность всего. И одна из важных интонаций Олега Нестерова — это вот такое отношение, понимание этой прописанности. Да, те режиссёры не сняли свои фильмы, но они заложили то, что позволило Олегу Нестерову создать программу "Из жизни планет", напоминающую обо всем этом. — В этом году вы представляете удивительную программу "Сюита в старинном стиле". Прозвучат произведения пяти современных композиторов, часть которых была написана специально для органа Кафедрального собора. Из пяти композиций в программе — три мировые премьеры. Одна из них — "Фантазия для органа и голосов погибших органов" лауреата конкурса Франца Данкзангмюллера. Расскажите, пожалуйста, о том, как создавалась эта программа, как проходила ваша коммуникация с музыкантами и композиторами и как появилось произведение Франца? — В этом году исполняется 75 лет со дня бомбардировки Кёнигсберга и острова Кнайпхоф, в ходе которой, как вы знаете, выстоял только наш собор. Мы решили почтить память жертв, память города и в этот день, 30 августа, открыли фестиваль "Территория мира — территория музыки". "Город не виноват!" — этой строчкой стихотворения Джеммы Фирсовой, которая вместе со своим отцом, генералом Сергеем Фирсовым, прошла дорогами Великой Отечественной войны и вошла в Кёнигсберг десятилетней девочкой, мы обозначили все события в этот день на Острове Канта и в Кафедральном соборе. Выступления знаменитого трубача Владислава Лаврика и звёздного ансамбля "Брасс-солисты Москвы". Портрет Собора, созданный заслуженной художницей России Нателлой Тоидзе. Концерт британского пианиста Джорджа Харлионо с уникальной программой и даже мировой премьерой "Пламенной сонаты" Михаила Аркадьева. Это все доказывает, что музыка — территория мира. Что касается программы, то да, это три мировых премьеры, посвящённые нашему органу, написанные по моей просьбе. С Францом Данкзангмюллером мы познакомились в Гамбурге, где я часто бываю: там проходит первый тур нашего конкурса. Он очень известный и органист, и композитор, профессор Hochschule в Любеке. И он собирает голоса разных органов, которые где-то погибают и от которых избавляются. Вот их голоса он и записывает. Нам показалось, что это прекрасная идея, которая может стать посвящением и органу Собора, уничтоженному во время бомбардировки в ночь с 29 на 30 августа. В настоящем искусстве всегда есть место трагедии и драме, без трагического просто нет искусства. Надеюсь, что люди приходят на концерты в Собор за глубокими катарсическими переживаниями. — Это, если обращаться к сегодняшней культурной ситуации в Калининграде, кажется довольно смелым поступком. Многие опасаются так называемых борцов с германизацией. — Да, я знаю об этом. И хочу сказать, что я — человек свободный. Я буду здесь делать то, что считаю уместным. И если кто-то попробует обвинить меня в этой "германизации", то я со своим немцем Бахом, со своим армянином Таривердиевым просто уйду. Вы видите во всём "германизацию"? Тогда откажитесь от Канта: что же вы собираетесь праздновать его трёхсотлетие? Хотя, есть и те, что его краской обливают. —Если продолжать говорить о необратимых и травматических эпизодах и мировой, и отечественной истории, то, конечно, мы все знаем случаи, когда композиторы и музыканты реагировали на них и появлялись разные произведения, обращающиеся к "нечеловеческому опыту". Среди них, конечно, и Симфония для органа "Чернобыль" Микаэла Таривердиева. В Калининграде финалистам конкурса кроме свободной концертной программы предстояло исполнить одну из частей этой симфонии. Расскажите, пожалуйста, об этом вашем зрительском и профессиональном опыте. — Эта традиция была заложена с самого первого конкурса, когда членом жюри был Гарри Гродберг, первый исполнитель этой симфонии. Именно он создал формат конкурсной программы, в которой исполнение этого произведения, музыки убойной силы, — обязательно. Мы с Микаэлом Леоновичем были в Чернобыле в сентябре 1986 года, многое видели своими глазами, и когда после исполнения в артистическую пришли люди (как это бывает принято: они заходят, разговаривают, делятся впечатлениями), то среди них были ликвидаторы чернобыльской аварии. Они сказали, что, только услышав эту музыку, наконец, поняли, где они были и чему стали свидетелями. Эта оценка говорит обо всём и дорогого стоит. Для меня эта симфония — полёт над бездной, погружение в бесконечность и соприкосновение с ней. Самым потрясающим — я помню этот момент очень чётко, словно это было вчера —– стало для меня выступление Жан Пьера Стайверса. Да, когда играет Гродберг, — всё понятно, он мастер, он с чем-то соглашается, а с чем-то нет. Но когда ты слышишь, как человек играет "Чернобыль" не зная о том, что играет —это поразительно. Тогда я ноты посылала Стайверсу по факсу, не было толком электронной почты, и он не получил титульный лист. Но как он прочувствовал эту музыку, как поразительно её исполнил! Я никогда это не забуду. Среди наших лауреатов есть удивительные интерпретаторы музыки Таривердиева, но именно Стайверс был первым. — Как вам кажется, насколько сейчас для зрителей и для современного культурного пространства важно обращение не только к классике, но и к культурным и историческим пластам прошедших десятилетий? Времени сбывшихся и несбывшихся надежд; времени, которое наступило после Второй мировой войны или Чернобыля? Чему искусство может научиться у того времени? И чему мы можем научиться у музыки (и кино, и конечно у тех людей, которые их создавали), повествующей об этом сейчас? — Все знают известную фразу Адорно: "Можно ли писать стихи после Освенцима?" А после Чернобыля? — добавлю я. И отвечу, что после Освенцима, после Чернобыля, после любой страшной войны можно и нужно писать стихи, сочинять музыку. Потому что искусство может научить тебя снова быть человеком, а не животным. Как пережить всё это горе? Только вырвав его из себя, заплатив своей душой, написав стихи и музыку своей кровью. И это не то, что может быть, а то, что только и должно быть.