Галантная резиденция. Музей-усадьба «Кусково» тщательно оберегает свою подлинность
ЭКСКЛЮЗИВ «ВМ». Мы продолжаем традиционную рубрику «ВМ» «Заповедники и парки». Сегодня наш собеседник — Сергей Авдонин, директор музея-усадьбы «Кусково». В усадьбе только что закончился очередной этап реставрации. Презентовали возрожденный «Грот» — павильон середины XVIII столетия, имитирующий подводную пещеру, уникальный для России образец архитектуры Галантного века. Сергей Авдонин ни разу не давал больших интервью, но в честь этого сделал исключение для нас. Еще до презентации «Грота» к нему началось паломничество посетителей. Из-за этого респектабельная усадьба в начале осени неожиданно попала в скандальные новости. Некий блогер выложил фотографию одной из скульптур снаружи «Грота», у которой босые ступни выглядят как двупалые лапы, и возопил: «Это «новый взгляд» новых реставраторов?» Сергей Авдонин назначил встречу возле этой скульптуры, чтобы я смогла убедиться: у мраморной богини обе ступни «комплектные», просто большие пальцы непропорционально велики. Фигуру ваял самоучка XVIII века, не знавший анатомии, а реставратор не имел права его корректировать. Наш дальнейший путь в Швейцарский домик, где располагается администрация «Кускова», незаметно перерос в экскурсию. Взгляд через крепежное кольцо — Сергей Владимирович, расскажите о себе… — Родился в Москве 21 ноября 1969 года. Окончил медучилище № 37 — я по первому образованию фельдшер. У меня приличный больничный стаж. А потом — девяностые. Надо было думать, как кормить семью. Тогда как раз начиналась подготовка к празднованию 50-летия Победы и 850-летия Москвы, было много работы в сфере реставрации памятников, музеев. И я перешел в одну структуру, подведомственную Комитету по культуре. — Почему в сферу культуры? — Моя мать больше сорока лет работала во Всесоюзном художественно-производственном объединении имени Вучетича, и я там подрабатывал во время школьных каникул — делал в столярном цехе ящики для картин и декорации. Так что в культуру я не с улицы пришел. Уже работая на новом месте, я в 1995 году получил образование инженера-экономиста, специальность — «антикризисное управление». В 1996 году стал помощником руководителя Выставочного зала «Новый Манеж», с 2001-го — первым заместителем директора. А в августе 2007 года меня вызвал руководитель Департамента культуры и сказал: очень надо разобраться с некоторыми проблемами в «Кускове». — Вы до этого здесь бывали? — «Новый Манеж» был базой Комитета по культуре на предмет организации выездных выставок, а они проходили в том числе и в «Кускове». Так что бывал здесь много раз — для того, чтобы обеспечить правильную упаковку, транспортировку, монтаж-демонтаж. Загрузка была такая, что некогда было посмотреть по сторонам и отметить, какая вокруг красота. Да и вообще я картины и скульптуры воспринимал как некие предметы, требующие защиты от несчастных случаев, вандалов и нарушений температурно-влажностного режима. Меня больше интересовало, какие на картине крепежные кольца, чем то, что изображено с противоположной стороны. Такой вот профессиональный слом. Директор за партой — И когда вы стали видеть в произведениях искусства нечто большее? — В 2008 году, через год после начала работы в «Кускове», я поступил в РГГУ на отделение музеологии. Три года занятий по четыре дня в неделю, с 18 до 23 часов, плюс вся суббота в институте. В 2011 году я институт окончил. — Однокурсники знали, кто с ними учится? — Я упросил куратора не афишировать, кто я и зачем я, чтобы преподаватели относились ко мне так же, как к остальным. Потому что я шел не за «корочкой», а за теми знаниями, которых мне не хватало. Года через полтора, конечно, все равно все узнали, но экзамены я сдавал по-прежнему, без всяких послаблений. — Часто жалуются, что высшее образование оторвано от практики… — Однажды замечательная дама, которая читала нам спецкурс о проектировании музеев, остановила на мне взгляд и спросила: «Почему у вас такое скептическое выражение лица?» Я сказал, что работаю «на земле» и знаю, что-то, что в проекте записано, реализуемо, дай бог, если процентов на 5–10. «Ваша беда в том, что вы много знаете», — заявила преподавательница. Может, она и права. Человек, который не знает подводных камней, идет как танк, и у него проект может воплотиться… ну, скажем, процентов на 15–20. — И что за «подводные камни» были у вас в первые годы работы? — Проблемы были связаны с чисто внешними обстоятельствами. Пришлось поучаствовать и в проверке, и в судах. В результате 99 процентов претензий к нам были сняты. Существовал мораторий на оформление имущественных прав на спорные памятники (принадлежавшие то ли федеральному правительству, то ли субъектам РФ). Если они не оформлены, значит, их как бы нет, и трата денег на их содержание — нецелевое использование бюджетных средств. Эти проблемы разрешились только к 2011– 2012 годам. Некоторый порядок надо было навести в управлении музеем и контроле за денежными потоками. В 2007 году музей получил 22 млн внебюджетных доходов за год, а в 2008 году — уже 34 млн. А затем начала расти посещаемость. Тут много факторов — и усиление внутреннего туризма в связи с финансовым кризисом, а затем — с санкциями, и внимание московского правительства к сфере культуры вообще и к нашему музею — в частности. Век нынешний и век минувший — Фигуры львов, мимо которых мы только что прошли, сияют свежей белизной. Это все благодаря бережной реставрации? — Нет, мы заменили 16 скульптур точными копиями. Мрамор в наших условиях разрушается, а некоторые посетители, к сожалению, этому помогают. Наши львы низенькие, поэтому им на головы иногда сажают детей, целуют накрашенными губами в мордочки. Подлинники отреставрированы, и мы планируем их выставить в Американской оранжерее — она сама на реставрации и откроется, по нашим планам, к декабрю 2020 года. — Из-за переезда львов в помещение другим экспонатам пришлось потесниться, а такое, наверное, случается редко? — Основу музея составляет национализированное собрание графов Шереметевых. Это около восьми тысяч предметов. Но даже этот фонд пополняется. Недавно мы купили две картины Петра Петровичева, который в 1920-е годы много рисовал в усадьбе с натуры. А в Музее керамики есть и предметы из стекла и фарфора, созданные в XXI веке. Но мы, разумеется, не комплектуемся изделиями серийного производства. Всего у нас больше 50 тысяч единиц хранения, и мы, как любой музей, страдаем от недостатка площадей для экспонирования. Сейчас для московских музеев строят фондохранилище на Элеваторной улице. Мы надеемся отправить туда тысячу экспонатов, в основном крупномеры. Там предусмотрены открытая реставрация и открытое хранение. — И там покажут то, что никогда не выставлялось здесь? — Там можно будет впервые показать публике две кареты (одна из основного собрания Шереметевых, другая поступила к нам из Музеев Кремля в 1950-е годы) и походный шатер графа Бориса Шереметева — он высотой 5,5 метра и 10 метров в диаметре. А в Кухонном флигеле, в котором они сейчас хранятся, восстановить собственно кухню, как сделали в Петергофе. Конечно, готовить там не будут, но посетителям будет интересно посмотреть на все эти медные сковородки. Сейчас всевозможные бытовые помещения в старинных усадьбах пользуются большим интересом. С миру по квадратику — У вас, собственно, и сейчас идет открытая реставрация — дворец укутан сеткой, но работает. — Мы не сторонники того, чтобы закрывать павильон для посещений. Мы предупредили на сайте, что у нас идут работы на фасаде, но все равно люди сюда едут — за красотой, за скрипом паркета. Мы планируем действовать «захватками» — реставрировать отдельными участками, зал за залом. Так делают, например, в Царском Селе. Процесс растянется лет на пять. Работы можно проводить только с апреля по ноябрь, потому что дворец не отапливается и не освещается. Шереметевы же приезжали сюда только летом. — Но теперь-то почему не провести туда отопление и электричество? — Эта проблема обсуждается уже почти полвека. До сих пор нет однозначного ответа на вопрос, не рассохнутся ли при повышении температуры деревянные стены, не заведутся ли в них жучки. А быть Геростратом совсем не хочется… — А каково служителям в таких архаичных условиях? Им же и чаю себе вскипятить негде? — Все бытовые помещения находятся в павильоне «Сушилка», поэтому часы отдыха у сотрудников «плавающие». Зимой смотрители сменяются через каждый час. — Реставрации проводятся на бюджетные средства? — Почти все. Вот мы с вами вернулись в Танцевальный зал дворца — видите картину «Хозяйка на кухне»? Это работа нидерландского художника Питера Арсена, последняя четверть XVI века. Она была вся покоробившаяся. Мы вспомнили об опыте одного из европейских музеев — там хотели приобрести одну картину для постоянной экспозиции. Ее взяли на выставку, а рядом повесили репродукцию, разбитую на квадратики, обозначенные буквами и цифрами (С-3, Р-15). Каждый мог выбрать фрагмент, который будет «выкуплен» на его средства, и получить соответствующий сертификат. А мы решили таким же методом краудфандинга собрать деньги на реставрацию «Хозяйки». Нам нужно было 1 млн 184 тысячи рублей. Мы разбили ее репродукцию на 592 квадратика, минимальной суммой пожертвования за каждый было 2 тысячи рублей. — Кто первым купил себе квадратик? — Мальчик четырнадцати лет. Чтобы подарить сертификат своей подружке. Средства мы собрали за год. Мы постоянно обновляли информацию на сайте о том, сколько денег уже собрано. В Государственном НИИ реставрации только на выпрямление «Хозяйки» на специальном столе ушло полтора года. В 2014 году состоялась торжественная презентация обновленной картины. А теперь мы собираем таким же способом средства на спасение другого шедевра — «Корабли в гавани Флиссингена». Это работа неизвестного голландского художника XVII века. Теперь минимальная стоимость одного фрагмента — 5 тысяч рублей. Уже собрано более 560 тысяч рублей, а нужно почти 4 миллиона. Кино — да, каруселям — нет — Из чего складываются внебюджетные доходы «Кускова»? — Процентов 30 — входные билеты. Еще столько же — плата за экскурсии. Остальное — дополнительные услуги. У нас есть отдел общественного питания — вместо того чтобы сдавать кафе кому-то в аренду, мы занимаемся им сами. Летом работает лодочная станция. В любое время года проводятся свадьбы и корпоративы. Ну и, конечно, киносъемки — тоже большая статья доходов. При мне здесь снимали эпизоды для фильмов «Адмиралъ», сериалов «Тайны дворцовых переворотов» и «Екатерина», множество клипов… — Нашествие съемочной группы, наверное, большое испытание для вас? — Один молодой клипмейкер спросил, нельзя ли, чтобы по дворцовым залам проехал гоночный автомобиль. Получив отказ, спросил: «А если заплатить побольше?» Но даже за опытными режиссерами приходится следить, особенно при съемках внутри павильонов. Ведь для съемочной группы все предметы вокруг — прежде всего декорация. А для нас — музейные экспонаты, ни один из которых нельзя трогать руками. Все, на что мы можем пойти в крайнем случае — убрать из кадра стул-экспонат и разрешить поставить на его место стул из реквизита. Одного героя в дворцовом интерьере должны были отравить, он ронял стакан, из которого выпил яд. У нас было снято, как пустой стакан выпадает из его руки. Приземлялся он на огромный лист поролона, застеленного целлофаном. Кадр, где стакан разбивается о паркет, снимали уже в павильоне. Вообще по нашему паркету можно ходить только в специальных тапках — он же из XVIII века. В таких случаях стараются, чтобы ноги актера в кадр не попадали. Но в фильме «Ширли-Мырли» в сцене свадьбы, которую снимали в нашем дворце, можно заметить, что половина актеров обута в тапки — оператор и монтажер недосмотрели. — А если режиссеру надо, чтобы галантный кавалер или дама были видны вплоть до туфелек? Да и паркет показать хочется? — В таких случаях мы заставляем подклеивать к подошвам специальный войлок. Однажды эта подметка отклеилась, актер нечаянно чиркнул каблуком по паркету и оставил черную полосу. Наши хранители тут же остановили съемку и вызвали реставраторов. — Вам не предлагали смягчить правила, превратиться в обычный парк культуры и отдыха? — Много лет назад, когда только началось облагораживание парков, всем стали настоятельно рекомендовать прокладывать в них лыжные трассы и велодорожки, ставить качели и карусели. Я несколько раз объяснял по телефону, что в Версале же никому не придет в голову устанавливать колесо обозрения. А потом спросил у звонивших, а были ли они у нас хоть раз. Оказалось, что нет. Тогда я пригласил их в усадьбу и предложил выбрать, где же, по их мнению, надо поставить аттракционы. Минут через десять гости признали, что «Кусково» — это, как говорится, «совсем про другое». ИСТОРИЯ В 1740–1760-е годы генерал-аншеф Петр Борисович Шереметев (1713–1788) выстроил в своем родовом имении Кусково архитектурно-парковый ансамбль для торжественных приемов и многолюдных праздников. После его кончины усадьба стала понемногу приходить в упадок. Этому способствовала Отечественная война — в 1812 году в усадьбе разместился корпус маршала Нея (считается, что некоторые повреждения на гобеленах во дворце сделаны французскими штыками). Лишь при последнем владельце, Сергее Шереметеве, привели в порядок сад, высадили новые деревья около прудов. После революции 1917 года усадьбу национализировали. 23 октября 1918 года был создан Государственный музей-усадьба «Кусково», с 1 мая 1919 года его открыли для посещения. В 1932 году фонды были дополнены выдающейся коллекцией Государственного музея керамики, существовавшего с 1918 года, а с 1938 года оба музея объединили в один комплекс. Читайте также: Майкл Рокфеллер: У российской экономики большое будущее
