Юрий Грымов: Голые ягодицы — это вчерашний день

Премьера спектакля «Война и Мир» состоялась 10 декабря на сцене театра «Модерн». Его художественный руководитель Юрий Грымов рассказал в интервью «Вечерке» о новой постановке. А начался наш разговор с Юрием Вячеславовичем с вопроса о том, не слишком ли обязывает его как художественного руководителя название театра — «Модерн»? — Юрий, название «Модерн» предполагает, что театр этот должен быть современным. Ну и где оно, современное? Почему мы не видим на сцене голых мужских ягодиц? — Ну, ты совершенно правильно сказал, что «модерн» — это в переводе «современный, новый». А голые ягодицы — это вчерашний день. Ну если мы серьезно говорим, это такая деревня! — Вот несколько режиссеров модных сейчас обиделись бы… — Ничего. Послушай, я скажу такую штуку: я против африканских страстей. Когда присутствуешь при какой-то церемонии в Африке, люди бегают, ого-о, это энергия, это впечатляет! А тут я как зритель спокоен. Я люблю, наоборот, когда на сцене все элегантно, а в зале разрываются чувства, зрители рыдают или смеются. А если какие-то непристойности... Знаешь, я из хорошей семьи. — Вообще, это твой давний тезис, что в театре работать должен зритель… — Это Михаил Чехов сказал, о котором у нас идет спектакль «Ничего, что я Чехов?». В кино зритель не может работать. Сегодня оно снимается в основном (это правда) для слаборазвитого зрителя. Это тенденция. Поэтому просел интерес к кино. А театр — это диалог. То есть я говорю, зритель отвечает — внутренне — и идет после спектакля со своим послевкусием или пишет потом в соцсетях про театр «Модерн». Мы читаем и радуемся, когда люди говорят честно. — На днях на вашей сцене состоится премьера — «Война и мир». Почему только сейчас? — Наверное, так судьба распорядилась, и, может, это правильно. Я когда поставил «Цветы для Элджернона» в РАМТе, предложил этому театру постановку «Войны и мира». Но как-то мы не нашли общего языка. И когда я стал художественным руководителем театра «Модерн», то понял, что у меня руки развязаны. Да, это большой риск. Поступок. И я думаю: вот если бы не я, а кто-то другой решил поставить «Войну и мир» Льва Толстого, я бы, даже не видя спектакля, знаешь что сказал? «Замахнулись. Молодцы!» Мы с художником Иреной Белоусовой, я давно с ней работаю, сшили к этому спектаклю 423 прекрасных костюма. А когда хор имени Свешникова начинает петь «Любовь святая», у меня не то что зрители, актеры плачут... Ну, сейчас немножко привыкли, но это очень эмоционально! — Где храните, кстати, 423 костюма? — Вот это сложность. Хотя в «Модерне» один из самых лучших залов Москвы, королевство у нас маленькое все-таки. Правда, когда театр компактный (у нас 400 мест), видно все и с последнего ряда. Я как-то давно играл спектакль в Питере и решил подняться на самый верх. Это как аэрофотосъемка, когда внизу какие-то муравьи бегают. И если кто-то купил билет в пятый ряд, а ты в двадцатый в бельэтаже, вы смотрите два разных спектакля. Ну, давайте честно... — В новом спектакле два акта? — Три акта, два антракта. Почему два антракта? Не для того, чтобы сходить в туалет или зайти в буфет. Это смысловые антракты. То есть между действием должно пройти время. На сцене около 70 человек вместе с хором. И человек 20 за кулисами обслуживают. Мы же ставим практически весь роман. — Кстати, я помню одно интервью, где Грымов возмущался, что BBC сняла «Войну и мир», а мы купили. — Я считаю, что это оскорбительно. — А почему тогда «Юлия Цезаря» Шекспира Грымов ставит? — Потому что его никто у нас не ставил. Этот спектакль был запрещен в России 100 лет. — Почему? — Ну, там про власть, про политиков. У нас же какие были раньше политики? Как Дед Мороз. Ему на ушко чего-то говорят, он исполняет желания. А там политики — люди. Цезарь, Кассий, Антоний, Брут... Это очень жесткая постановка. — А что с цензурой сегодня? — Сегодня театр — это территория свободы, я говорю это официально — как художественный руководитель государственного театра «Модерн». За два с половиной года общения с Департаментом культуры и с мэром Собяниным на совете худруков никто мне ни разу не говорил — это ставить, это не ставить. Вот телевидение, в отличие от театра, — это все равно цензура, потому что это большая информационная площадка. Кино — это цензура денег: очень большие деньги и риски. Вообще, театр в России — абсолютно уникальное явление. Мои знакомые, приезжающие из Лондона или из Парижа, говорят: там театральная жизнь — деревня просто. Ну какая театральная жизнь в Лондоне? Там два с половиной театра. А в Москве более двухсот театров... Когда в спальном районе есть маленький театр на 50 мест. Нигде такого нет. — Давай немного о кино поговорим. Твой новый фильм «Анна Каренина» весь снят, как клип? — Техника знакомая, но там еще другие технологии применяются. Я считаю, что Анна Каренина, Вронский, Каренин — это мы. Финальный саундтрек написала Диана Арбенина, «Ночные снайперы». — Почему она? Вы знакомы давно? — Я знаю ее как исполнителя. Я даже снял ей клип, который никто не видел. Но это лучшее, что я сделал в музыкальном виде. Знаешь, когда я делал «Казус Кукоцкого» по Улицкой, она сказала очень правильную вещь: «Юр, — говорит, — я книгу-то написала, а кино снимаешь ты». Вот это очень важно! Нельзя говорить: похож или не похож на книгу получился фильм или спектакль. У меня к новой постановке есть подзаголовок, знаешь, какой? «Война и мир. Русский Пьер». И Пьер превращается в Петра Кирилловича. Это моя концепция, то, что я прочитал у Толстого. Нельзя забывать, что Пьер был масоном. Потом он в русского превращается. К сожалению, через горе, через войну, через потери. Об этом роман «Война и мир» в моей концепции. Да, это история о любви. О любви к Родине. — Ты говорил, что ратуешь за авторский кинематограф... А режиссер Грымов — это авторский кинематограф? — Конечно. Это же мой субъективный взгляд. Вот у меня вышли «Три сестры» с великими актерами: Анна Каменкова, Макс Суханов... Чехов, в моем понимании, писал о любви. Но если девушка в 25 лет говорит: «Все пропало, все пропало», — это одно. А когда женщина в 60 лет при живом муже уходит к другому — согласись, это все уже по-другому. Хотя текст тот же. У меня в «Модерне» идет спектакль «На дне». Я не трогаю текст Горького. Но герои его пьесы — бедные клошары-бомжи, правильно? А у меня — богатые на Рублевке. Потому что о чем писал Горький? О духовном падении! Не о материальном, заметь, а о духовном. — Знаю, что ты ходил в кругосветку? — Я собирался снимать фильм про Крузенштерна, про первую кругосветку. «Пираты Карибского моря» — детский сад по сравнению с тем, что прошел Крузенштерн. И я, когда начал писать сценарий, осознал, что чего-то я не понимаю. И прошел часть маршрута с моряками. Не надо мне завидовать. Это непросто. Это не туристический лайнер. — Про твою книгу: в ней присутствует так называемый фактор Кончаловского? Там есть женщины, с которыми спал Грымов? — Там есть несколько рассказов. Но это же кокетство мое. Моя дебютная картина называлась «Мужские откровения». И дебютную книгу я назвал так же. В ней есть разговоры о противоположном поле, вернее, отражено мое понимание того, как в жизни мальчика, с которым ни одна девочка не дружила до 14 лет, все переменилось. Помнишь парикмахерскую «Чародейка» на Новом Арбате? Вот я туда сходил — и все в моей жизни стало по-другому. ОБ АВТОРЕ Евгений Додолев — известный журналист и медиаменеджер, в настоящее время ведущий авторских программ на каналах «Россия 1» и «Москва 24». Читайте также: Владимир Хотиненко: Похороните Ленина, и что-то шевельнется в лучшую сторону