Театр·future

Театральные фрики и диалог со зрителем Екатерина Кострикова — театральный критик, главный редактор журнала «Замыслы», эксперт премии «Золотая маска». Родилась в Минеральных Водах, живет в Москве, исследует театр — по всей России. За последний год изъездила всю страну, чтобы представить актуальный российский театральный ландшафт, традиционно сформированный в лонг- и шортлист премии «Золотая маска». — Границы между столицами и провинцией стираются. Огромный поток режиссеров: выпускники столичных театральных вузов начинают путешествовать по театрам регионов сразу после окончания учебы. И именно эти молодые, незашоренные режиссеры засевают театральную Россию — не только классическим репертуаром, но и современной драматургией. Очень много читок, мастер-классов, лабораторий по документальному театру. Театры регионов поняли, что такой подход интересен, и начали выжимать из этого максимум. Эксперимента в регионах пока все же меньше. В Новосибирске есть фестиваль «Хаос», его делает Оксана Ефременко. Она собирает театральных фриков, в лучшем смысле слова — качественных, крутых, и они создают свою театральную действительность. Зритель реагирует. Он может не принимать, возмущаться: «Что вы мне за чушь показали?» Но он останется на обсуждении после. Со зрителем вообще идет большая работа, театры устраивают публичные беседы с критиками, художниками. Мне кажется, такая тенденция — к разговору в театре и о театре — веяние нашего времени, оно открывает зрителю территорию театра, новые его границы. Меня поразил один театр в Краснодаре, устроенный в бывшей типографии. Смотришь репертуар и удивляешься, в Москве не часто встретишь программу, настолько насыщенную современной драматургией, разве что «Театр.doc». Или театр в маленьком старинном особняке в Архангельске. Тоже своя движуха, потрясающий спектакль, сценографии которого может позавидовать если не Боб Уилсон, то кто-нибудь из этого эшелона. И это — в Архангельске, на берегу залива Белого моря. Там собственно и культуры почти нет, но вот есть такая маленькая жемчужина. Мне кажется, это все результат театральных лабораторий, бесконечной миграции молодых режиссеров и личная заслуга художественных руководителей, которые не боятся экспериментировать. Огромное количество появляется променадов (зритель во время спектакля перемещается в пространстве, необязательно внутри театра, — Ред.) Такой театр-путешествие. Спектакли в наушниках и даже для одного зрителя. Посмотрели первый в России спектакль с VR-очками, в Карелии. Это еще один тренд — желание диалога со зрителем. Да и зрителю самому интересно стать участником представления. Чего не хватает театру сегодня? Хочется сказать — директора, который помог бы художнику. Или пиарщика. Вот этих людей, которые должны работать так же одержимо, как и художник. Для меня все изменения упираются в личность. Не могу сказать, что не хватает свободы. Сейчас время как раз тотальной свободы, когда можешь делать все, что тебе угодно. Мне кажется, сегодня складывается идеальная ситуация для того, чтобы завтра театр стал лучше. Театральный масс-маркет и голограммы на сцене Художник по костюму Хетаг Цаболов родился и вырос в Северной Осетии, окончил ГИТИС. Одна из недавних работ в театре — спектакль «Коля против всех» в Центре драматургии и режиссуры (Москва). — На художнике по костюму очень много ответственности. Ты делаешь шкурку спектакля, его визуальное воплощение. В этом плане костюм, мне кажется, важнее той же сценографии. Как говорит мой мастер, одна из лучших художников по костюму в России Виктория Севрюкова: «Запомнят не актера, запомнят актера в костюме». Не люблю, когда переносят какие-то исторические, костюмные истории в сегодняшний день, например, Шекспира или Мольера. Одно дело — использовать для создания костюма современные материалы, технологии, а другое — одеть героя в футболку, майку-алкоголичку и пальто. Это грустно и не всегда работает. Мы же пришли в театр, чтобы немного поиграть, насытиться другим временем, восприятием мира, другой эстетикой? Сегодня, к сожалению, никто не ходит в кружевах, мужчины не обвешиваются кучей пайеток, не носят напудренных париков, кроме считаных эксцентриков. Поэтому театр — то место, где, как мне кажется, можно поиграть во все это. Не исключаю, что это профессиональная деформация. Однажды коллега по цеху спросил: «Хетаг, а ты любишь голое тело на сцене?» Я художник по костюму, как я могу любить голое тело на сцене? Идиотский вопрос. Но на самом деле я все люблю на сцене, все, что органично и в контексте, пусть хоть жгут или рвут на себе костюмы. Что меня бесит, так это то, что не дают какому-то инакомыслию проникнуть в театр. Но для того, чтобы это изжить, наверное, должно смениться поколение руководителей. С портфельчиками. Что бы я не стал делать? Например, спектакль-ностальгию по советскому прошлому. Недавно был в Норильске, заметил какую-то массовую тоску по советскому периоду. «Ребята, ну вы с ума сошли? Вы на ГУЛАГ съездите, посмотрите весь ужас, который там творился, и приезжайте, ностальгируйте дальше», — думал я про себя. Какой-то стокгольмский синдром. В мире так много красивого, интересного, столько замечательных мест, историй, костюмов, зачем выдавливать из себя бесконечную боль? Сегодня, к сожалению или к радости, технологии двигаются быстрее нас. Недавно мне рассказывали, что в Японии все театральные костюмы уже шьет машина. Актер надевает на себя комбинезон, он считывает параметры, выдает идеальные лекала. Но одно дело — шить по старинке, вышивать бисеринками, когда сразу виден ручной труд. Другое — вещь, поставленная на поток. Значит ли это, что театральный костюм потеряет свою особенность? Станет масс-маркетом, наподобие H&M? Звучит не очень. Но, может быть, все сложится как-то иначе. Мне друг недавно рассказывал: «Хетаг, представляешь, в 2002 году у Снупа Дога был концерт с голограммой Тупака на сцене». И показывает видео. А там Тупак как живой. Что тогда про сегодня говорить? Непонятно, куда все это выльется. Это как в моде: есть какая-то интуиция, которая превращается в общие для всех тренды — полоска, клетка, оранжевый. Вот и у театральных людей есть интуиция. А может быть, завтра на нас всех упадет ядерная бомба — и никакого театра не будет? Как угадать, что будет завтра, когда ты видел уже даже голограмму Тупака на сцене? Исследование настоящего и будущего Актриса и вокалистка Светлана Мамрешева родилась в Кабардино-Балкарии. Состоит в труппе «Гоголь-центра», играет в спектаклях МХТ имени Чехова и «Электротеатра Станиславский», снимается в кино. Принимала участие в восьмом сезоне шоу «Голос». — Каков театральный ландшафт? Понятно, что Москва, да и вся Россия очень театральные. У нас холодно на большей части территории. На Кавказе, конечно, потеплее. Но вся средняя часть, север — это вечный дубак. В этом одна из причин развитости театра. В театре тепло, здесь люди обмениваются какой-то жизнью. Преобладает, конечно, классический театр. И в этом смысле я разделяю мнение моего мастера Кирилла Серебренникова: должно быть разное. А люди уже из этого разнообразия выбирают то, что им ближе. Необязательно что-то бесконечно хаять и ругать: современный театр такой-сякой, а классический — нафталин. Каждый находит свое. Меня очень радует, как сейчас развивается театр. Пожалуй, можно даже сказать, что он в нашей стране очень инновационный, передовой, есть чем хвастаться. Театр сейчас очень живой, он исследует сегодняшнюю жизнь, людей, то, что у них в сердце, в голове, в крови. Материал для постановок выбирается очень часто тот, что резонирует с актуальными проблемами — социальными, политическими, просто с человеческими какими-то бедами. Со всем тем, что вокруг нас. Театр очень часто предугадывает будущее. В этом, кстати, уникальность Кирилла Серебренникова. Он ставит спектакль, а через полгода ситуация из спектакля происходит в стране. У нас был спектакль «Отморозки», за который мы получили «Золотую маску» в 2012 году, хотя были еще студентами. Он по роману Захара Прилепина «Санькя». Как бы такой тандем сегодня парадоксально не звучал. История — про молодых революционеров, про бунт, сопротивление. В процессе подготовки мы задались вопросом: есть ли в Москве какие-то революционные движения? Оказалось, есть. «Стратегия 31», национал-большевики — они собирались у памятника Маяковского каждое 31 число, проводили митинги, иногда хулиганили, кричали, были недовольны властью. Мы исследовали это явление, записывали монологи ребят, потом делали спектакль. Прошло буквально полгода, и тысячи людей вышли на Болотную площадь, когда стало понятно, что никто из верхов с иглы власти слезать не собирается. И Кирилл Семенович будто предчувствовал это, опередил в каком-то смысле свое время. В «Гоголь-центре» не так давно вышел спектакль «Барокко». Он признан лучшим событием года премией Станиславского и Немировича-Данченко. Кирилл Серебренников написал этот проект, сидя под домашним арестом. Форма, в которой придуман спектакль, опережает театральное время — то как Кирилл Семенович смешивает текст, оперу, свою личную историю. В спектакле есть такой момент: выходит на сцену музыкант, подходит к роялю, левой рукой играет Баха, а его правая рука наручниками прицеплена к омоновцу. Музыкант доигрывает. Очень точная иллюстрация того, что происходит с Кириллом Серебренниковым. И то, как он вшивает личную историю в театральную ткань, — это и есть «смотреть вперед».