RT публикует отрывки из книги о Галине Волчек
В 2016 году в издательстве «Алгоритм» вышла книга советского писателя, журналиста и киноведа Глеба Скороходова о Галине Волчек. В сочинении под названием «Галина Волчек. В зеркале нелепом и трагическом» Скороходов постарался максимально подробно рассказать о становлении легендарной актрисы и режиссёра, её взаимоотношениях с окружающими, творческих муках, взлётах и падениях. Примечательно, что, по словам автора, Волчек сперва приняла его труды, а спустя годы — отвергла: сказала, что в них выглядит совсем иной, нежели в действительности. Впрочем, Скороходов эту книгу считал «третьим зеркалом» — то есть отображением того, как видят героиню другие люди, а не она сама. RT публикует фрагменты из книги. О становлении как актрисы Стараясь выглядеть уверенной в себе, Волчек явилась пред очи художественного руководителя и главного режиссёра Киевского драматического театра имени Леси Украинки, народного артиста СССР — от одних титулов сохло во рту. Об этом визите в гостиницу «Москва» Михаил Фёдорович позже вспоминал: «Входит девушка — полная, носик картошкой. Говорит общими фразами. Отвечает вежливо, улыбается к месту ... А я смотрю на неё и думаю: кого ты, голубушка, мне напоминаешь? Понял и даже ахнул про себя... Давно мечтал поставить «Горе от ума» свежо, необычно. Поворачиваюсь к жене, которая сидит рядом, — и не говорю, а кричу от восторга: — Это же Лиза! — Привыкли мы её видеть вертлявой французской субреткой, а Лиза — настоящая русская девчонка, курносая, крепкая. Вот как она. Романов предложил ей ещё одну роль — главную, в спектакле «Мораль пани Дульской», и сказал, что будет ждать ответа... Когда Волчек вместе с Ефремовым, молча следившим за ходом визита, вошли в Охотный ряд, Ефремов сказал, как отрезал: — В Киев не поедешь! — Да, но, Олег… — Не поедешь. Будешь нужна здесь — скоро мы начнём свой спектакль. И Волчек, для которой предложение Романова — две роли сразу! — после месяцев отчаяния представлялось пределом желаемого... не стала спорить. Она поверила Ефремову... Безработная актриса предпочла безбедной жизни в популярном театре — полную неясность, неведомые трудности и лишения, непредсказуемость своей судьбы в новом театральном предприятии. Когда Галина впервые прочла пьесу, то ужаснулась: розовский персонаж показался ей чуждым, не имеющим никаких точек соприкосновения. Не за что было и уцепиться, чтобы хоть как-то примерить роль «на себя». Нахальная, наглая, бесцеремонная, завистливая, пошлая, злобная, злопамятная, невежественная. Но больше смущало другое — неверие в свои силы. Виделось: если не смогу разобраться в мотивах поведения Нюрки, то откажусь от спектакля. И она это сделала. Через несколько дней ей объявили, что отказ не принят. — Не торопись, — сказал Ефремов. — Ты сама ещё не знаешь своих возможностей. Ефремов увидел главный конфликт «Вечно живых» — столкновение двух мировоззрений: людей, исповедующих высокую гражданственность, с теми, кто живёт для себя. И Волчек приступила к длительному и нелёгкому «освоению» Нюрки-хлеборезки — роли, принесшей ей первый успех на сцене, а потом и оглушительную славу в фильме «Летят журавли», в основу которого была положена эта пьеса Розова. — Чего я только ни делала, лишь бы Нюрка у меня «пошла», — вспоминала Волчек. — Даже тайком выпивала четвертинку за ширмами перед своим выходом, чтобы почувствовать себя развязной и агрессивной. До сих пор не пойму, что знал обо мне Ефремов, почему верил, что в день генеральной репетиции что-то получится... Та же история повторилась, когда мне предложили в другом спектакле роль молодой разбитной девушки со стройки. Маргарита Микаэлян, ставившая спектакль, никак не могла согласиться с таким распределением. Ефремов настаивал. Они спорили, даже побились об заклад. Написали на бумажках — один: «сыграет и не провалится», другая: «не сыграет и обязательно провалится» и спрятали их за батарею в репетиционном зале. О появлении «Современника» Современниковцы оказались более стойкими. Трудности первых лет, когда вопрос о существовании коллектива решался каждой новой постановкой, личная готовность каждого отдавать себя любимому делу (а делом всегда оставался театр), наконец, дружба, вызывавшая желание никогда, ни на сутки не расставаться, — обеспечивали эту жизнестойкость. Сделавшись театром, они не отказались от принципов, сложившихся за семь лет: коллективное решение существенных вопросов, голосование при выборе пьес для постановки, зачислении нового актёра в труппу и др. И всё же театр, вроде бы оставаясь родным домом, становился и местом службы. Обстановка первых лет уходила в воспоминания. — Это были прекрасные годы, — рассказывает Волчек. — Мы тогда все так работали: будучи артистами, исполняли обязанности бухгалтеров, кассиров и рабочих сцены. Я часто выступала в амплуа кассира. Нашу «Студию молодых актеров» мало кто знал. Естественно, билеты надо было как-то распространять. Поэтому нам разрешили сидеть по очереди у какой-нибудь театральной кассирши — я, например, обосновалась в театральной кассе на улице 25 октября (ныне ул. Никольская. — Прим. ред.). Правила игры были определены сразу: после того, как кассир предложит свои билеты и человек, ничего не выбрав, повернётся, чтобы уходить, мы имели право спросить: — А не хотели бы вы пойти в «Студию молодых актеров»? Обычно человек вздрагивал и говорил: — А где это? А что это такое? Тут уж мы включали всё свое обаяние и, если удавалось его уговорить, были абсолютно счастливы. О назначении режиссёром Приказ, появившийся вскоре на доске объявлений театра, поверг её в смятение: маленький клочок бумаги, подписанный Ефремовым, круто менял ее судьбу — переводил актрису в ранг режиссёра. Это выглядело насилием, несправедливостью, беззаконием. В слезах пришла она к главному: — За что? Чем я провинилась? Я же актриса!.. И, несмотря на заверения Олега Николаевича, что ничего в её жизни не изменится, что играть она будет, как и раньше, Волчек понимала, что решающий шаг сделан. И, как всегда бывает в её жизни: за неприятностью ходила по пятам радость, разговор, воспринимавшийся как трагический, соседствовал с комическим. В тот же день, когда состоялась беседа в кабинете Ефремова, Волчек встретила Веру Петровну Марецкую. — Галя, что я слышала?! Ты стала режиссёром?! Я, конечно, поздравляю тебя, но это ужасно: теперь ты будешь ходить широким мужским шагом с потёртым портфелем подмышкой и в омерзительном, уродующем фигуру синем костюме с квадратными плечами тяжелоатлета! Она рассмеялась и потребовала от Волчек клятвы, что такая трансформация никогда не произойдёт. Сквозь смех Галина поклялась (и это шутливое обещание блюдет неукоснительно), что никогда в её жизни не будет ни портфеля, ни костюма с плечами, а к каждой новой постановке будет новое платье и такое, что вызовет зависть у всех женщин, пришедших на премьеру! О переходе на должность руководителя «Современника» В сентябре 1970 года Ефремов перешел во МХАТ. Об этом событии, поразившем труппу театра, как гром среди ясного неба, об этом периоде, когда театр остался без главного режиссера, без репертуара, без группы ведущих актеров, писать трудно. Для Волчек все, что связано с уходом из родного дома её учителя, звучит так остро, будто это случилось вчера. Обо всём, далеко не однозначном, что произошло в том тревожном сентябре, сама она не говорит. Осиротевший театр, вступивший в год своего пятнадцатилетия. Функция главы «Современника» общее собрание труппы решило передать коллегии из пяти человек, каждому из которых отводился свой сектор. За репертуар, например, отвечал И. Кваша, постановочно-административное хозяйство — О. Табаков, вся художественная практика (режиссура, распределение ролей, контроль за идущими спектаклями) возлагалась на Волчек. Но, как говорится в известной притче, если вместо одной женщины, собирающейся стать матерью, девять её подруг согласятся помесячно разделить меж собой её бремя, ребёнок в результате всё равно не появится. Несостоятельность коллегии, призванной заменить главного режиссёра, вскоре стала очевидной. Встать во главе театра Волчек уговаривали долго. И так же, как в своё время она болезненно сопротивлялась переходу из актрис в режиссёры, так и теперь одна мысль о новом назначении вызывала ужас. Предчувствия неизбежных трудностей, масштабы которых предсказать было нельзя, не покидали её. И лишь безысходность положения, в котором оказался театр, вынудила её согласиться.
