Dwutygodnik (Польша): текст, словно расшифровка диктофонной записи

Интервью с Агнешкой Любомирой Пётровской (Agnieszka Lubomira Piotrowska) — переводчицей, экспертом по российскому театру и культуре, куратором театральных проектов в Польше и России. Dwutygodnik: 29 января исполнилось 160 лет со дня рождения Антона Чехова. По этому случаю я спросил миллениалов, какой образ им представляется, когда они слышат его фамилию. Стоящий на сцене самовар, вокруг которого кружат марионетки, и больше ничего, ответили они. Как вам это нравится? Агнешка Любомира Пётровска: Невозможно не знать одного их тех драматургов, пьесы которых чаще всего ставят на мировых театральных подмостках. Те преобразования, которые он произвел в способе сочинения для театра, мы видим до сих пор. В Польше его, однако, недостает. Я часто слышу, что его вещи часто ставят. Но где? А ведь это автор, на которого можно ходить много раз, постоянно открывая для себя что-то новое. Каждая постановка может оказаться уникальной, если режиссер выберет один из тысяч мотивов, на котором раньше никто не сосредотачивал внимание. — Один молодой человек сказал мне, что Чехов напоминает ему о вас. Вы чувствуете себя польским «импресарио» Антона Павловича? — Это очень мило. Я чувствую, что вот уже лет десять я живу с ним под одной крышей. — Вы так долго работали над переводами его пьес? — Когда в 2009 году я взялась за «Чайку», я не думала об антологии, но с появлением очередных переводов, она естественным образом сложилась. — Ваш перевод использовала в Национальном театре Агнешка Глиньская (Agnieszka Glińska). — Да. Раньше, когда та же самая Глиньская ставила в варшавском Современном театре «Платонова» («Пьеса без названия») с Борисом Шицем (Borys Szyc) в главной роли, меня попросили сделать перевод, потому что, как оказалось, старый у актеров не идет. К сожалению, времени оставалось мало, труппа уже давно начала репетиции, поэтому все ограничилось редактированием существующей версии, а я перевела те фрагменты, которые раньше не переводились, поскольку Чехов изъял их из окончательного варианта текста. Режиссеру понравилась появившаяся новая энергия, новый язык, поэтому она предложила мне сотрудничество в постановке «Чайки». Переводя очередные драмы, я получала сигналы от людей театра, что мне следует выпустить антологию, собрать все тексты под одной обложкой. — Вы говорите, что в Польше Чехов отсутствует, но на родине его, пожалуй, чрезвычайно много. В московском Театре Вахтангова его пьесы не сходят с афиш в последние 94 года. «Дядю Ваню» с Сергеем Маковецким в роли Войницкого и Людмилой Максаковой в роли Марии я смотрел 10 лет назад, но постановка до сих пор собирает полный зал. — В репертуаре каждого российского театра есть хотя бы одна чеховская пьеса. Я решила заново переводить Чехова, потому что для современного российского зрителя он звучит очень современно. Режиссеры переносят действие в любую эпоху, не обращаясь к помощи драматурга для адаптации текстов. В апреле 2011 года Юрий Бутусов поставил в Москве «Чайку» с рок-музыкой и современными костюмами. Сам режиссер в этой постановке иногда тоже появляется на сцене. Например, когда Треплев терпит неудачу со своей пьесой, одетый в джинсы и свитер Бутусов выходит и начинает крушить декорации к спектаклю своего героя. Это очень сильно. — Напомню, что в «Чайке» мы видим противостояние молодого символиста Констинтина Треплева и опытного литератора Бориса Тригорина, который потакает мещанским вкусам. Разрушая декорации первого, Бутусов хотел еще сильнее унизить подающего надежды авангардиста? — Он хотел разрушить его представление о театре, заставить искать нечто новое. Несколькими неделями позднее, в мае 2011 года, в Московском Художественном театре (его в 1898 году основал Станиславский, который впервые ставил чеховские пьесы) Константин Богомолов показал свою «Чайку». Он перенес действие во времена хрущевской оттепели. Обоим режиссерам не пришлось переиначивать текст, они только добавили собственное оформление. Два сезона назад молодой режиссер Тимофей Кулябин сделал в московском «Театре наций» постановку первой, комедийной версии «Иванова», перенеся действие в наше время и рассказывая о живущих в многоквартирном доме обедневших интеллигентах. Текст этому не сопротивляется. — Англосаксонский театр тоже любит Чехова. В Америку знаменитый метод Станиславского привез Михаил Чехов, племянник писателя, благодаря чему появились Марлон Брандо и Мэрилин Монро. Потом все сошло на нет. К тому, что делают сейчас с российским классиком на Бродвее или в Вест-Энде, я отношусь скептически. Квинтэссенцией этого подхода может служить «Чайка», поставленная в 2011 году Майком Николсом (Mike Nichols) на летней сцене Общественного театра в нью-йоркском Центральном парке. Аркадину играла Мэрил Стрип, Тригорина — Кевин Клайн, Треплева — Филип Сеймур Хоффман. На задействованных в спектакле актеров приходилось десять «Оскаров», но получилась, скорее, аудиенция у королевы Мэрил. Самовар присутствовал. — Я думаю, в театре есть место и для новых трактовок, и для классических. Не каждый зритель готов встретиться с новым экспериментальным прочтением Чехова, некоторым хочется перенестись в эпоху автора, посмотреть на исторические костюмы. В России существует «мещанский театр», у него есть свои верные поклонники. — Три года назад я смотрел в Нью-Йорке постановку «Вишневого сада», в которой сын крепостного крестьянина Лопахина становится «сыном освободившихся рабов», а играет его афроамериканец Гарольд Перрино (Harold Perrineau), известный по сериалу «Остаться в живых». При помощи Чехова постановщики хотели рассказать о социальных изменениях, которые происходили в Америке после Гражданской войны, а спектакль показали, когда ушел Обама и президентский пост занял Трамп. Что вы думаете о таком приеме? — Скажу так: Чехов укорял Станиславского за то, что тот сделал «Вишневый сад» слезливой мелодрамой. Сам автор считал пьесу комедией. Он не мог высидеть на репетициях и выходил из себя, когда инсценировка скатывалась в сентиментальность. В первую очередь ему не нравилось критическое изображение Лопатина. Чехов создавал его как положительного героя, преисполненного добрых чувств к владелице сада Раневской и очень разумно подсказывающего ей, как сохранить землю. В итоге, когда его труды пошли прахом, он покупает имение, чтобы то не попало в чужие руки. Я не поклонница такого прочтения, в котором «Вишневый сад» преподносится как пьеса о разрушающемся мире усадеб и ужасе перед наступающей эпохой. Чехов регулярно напоминал собственному отцу, чтобы тот не рассказывал небылиц о своем помещичьем происхождении. Дед писателя был крепостным крестьянином, который выкупил себя на волю. В письмах Чехова сквозит ощущение, что эпохе усадеб пришел конец, ее крах неизбежен, поскольку там осталось только разложение, алкоголизм и неумение справляться с реальностью. Ермолай Лопахин был для него олицетворением исправления этого мира. — Что отличает чеховский юмор? — Чехов был очень язвительным и ироничным человеком, как можно убедиться по его письмам. С 16 лет он содержал семью, помогал чужим людям, а когда в 24 года окончил учебу на медицинском факультете и стал работать, то лечил бесплатно. Иногда он бывал резок, и на просьбу матери о деньгах отвечал в письме: «Помолись, может, бог пошлет». Чехов сердился на родителей за то, что в детстве те мучили его религией. Он подчеркивал, что от этого у него осталось только теплое чувство к церковному звону. Все творчество Чехова опирается на мотивы из жизни его самого и его близких. В его пьесах повторяется история, когда женщина выходит замуж за того, кого не любит, чтобы находиться ближе к любимому человеку. Это его собственная история. У него был роман с девушкой, но когда та стала настаивать на свадьбе, он с ней порвал. Все биографы подчеркивают, что у Чехова были серьезные проблемы с чувством близости. В письмах он писал, что никогда не женится, поскольку женитьба — это общественный хомут. В «Платонове» жена называется «самой ужасной цензурой». А та женщина так сильно его любила, что вышла за одного из его братьев. Возвращаясь к чувству юмора. Драма «Иванов» заканчивается самоубийством героя накануне свадьбы с Сашей. В свою очередь, комедия «Иванов» — смертью героя от сердечного приступа во время свадьбы. В этом вся суть юмора Чехова. Наиболее классическая комедия — это «Леший», то есть первая версия «Дяди Вани». Дядя быстро уходит там со сцены, поскольку он стреляет не в профессора, а в себя — Молчание порой оказывается в пьесах важнее слов из-за этого интенсивного переживания мира? Количество точек и многоточий имело для Чехова принципиальное значение. — Да. В этих пьесах, что для своего времени революционно, мы видим практически дословную запись разговоров. Фразы обрываются. Человек заканчивает говорить, видя, что собеседник кивает головой. Мы знаем, что он нас понимает или не хотим чего-то договаривать. Чехов будто бы расшифровывает диктофонную запись. Это можно проследить в разных вариантах пьес. Разница между комедией и драмой «Иванов» заключается в том, что в одной и той же фразе многоточие сменяется восклицательным знаком. Знаки препинания меняют намерение героя, а поэтому важно последовательно перенести их в перевод. — Вы говорили, что язык Чехова в целом современен. Он не требует адаптации? — Крепостного права или доставки почты на лошадях больше нет, но что касается непосредственно языкового пласта с характерным построением фразы, по которому можно сразу узнать Чехова, то это совершенно современная речь. Иногда это кажется поразительным. Его молодые герои приветствуют друг друга так же, как люди в наше время. В московской пивной можно услышать приветствие «здорово ребята», которое появляется в текстах Чехова. Это даже не просто «привет», поэтому я не могу использовать в переводе соответствующее польское слово. — Сейчас молодежь говорит «эло», а самые юные — «элюшки». — Если бы я взяла для перевода это выражение, меня бы обвинили в осовременивании. Современный московский зритель слышит со сцены МХТ, как герои приветствуют друг друга на его языке. Отдельные архаизмы встречаются, но в основном во фразеологизмах. Мне пришлось решать такую задачу: с одной стороны, чеховские тексты написаны 120 лет назад, но с другой — я хотела, чтобы польская аудитория получила то же, что получает российская, имея дело с оригиналом. Я старалась передать стиль, язык Чехова такими, какими я их слышу, а не использовать польский язык столетней давности. Мне было важно, чтобы польский зритель чувствовал, что Чехов говорит о нем, об окружающем его мире. — Я выписал из вступления к вашей антологии несколько словосочетаний. Чехов пользуется, по вашим словам, «тепличными прилагательными» и «сочными глаголами». Что еще вы слышите в его языке? Спектакль Александринского театра по мотивам пьесы А.П.Чехова "Чайка" в постановке польского режиссера Кристиана Люпа— «Краткость — сестра таланта», — говорил Чехов и применял это правило на практике. Большие проблемы при переводе создавало то, что польский язык требует использования вспомогательных глаголов, а это удлиняет фразу. Я стремилась сохранить ритм и темп высказываний героев. Я много езжу по России и смотрю много постановок. Некоторые чеховские фразы уже звучат у меня в голове в исполнении конкретных актеров конкретных театров. Это помогло мне идти в ногу с Чеховым. — Я бы еще хотел задать вопрос о терапевтической плоскости его творчества. «Чайка» начинается с того, что Медведенко спрашивает Машу, отчего та ходит в черном. Она отвечает, что носит траур по своей жизни. Это созвучно словам Ивана Войницкого, то есть дяди Вани, который говорит: «Когда нет настоящей жизни, то живут миражами. Все-таки лучше, чем ничего». Кажется, что стоицизм Чехова — отличное средство от депрессии, которое успокаивает душу лучше, чем современная ему удушающая религиозность. — Я слушала интервью с Евгением Мироновым, звездой российского кино и сцены, который недавно играл Войницкого (этот спектакль в январе десять дней шел в парижском театре «Одеон» при полных залах, а среди зрителей были такие звезды, как Изабель Юппер). Он рассказывал, что ему, как он думает, удалось отойти от позднейшей традиции и приблизиться к чеховской интерпретации этого героя. Его дядя — это не неудачник, у него масса энергии, он знает, что нужно действовать, показывает пути решения проблем. Его монологи преисполняют радостью жизни, демонстрируют, что из каждой ситуации есть выход. Сам Чехов был таким. Он работал как литератор и как врач, вытаскивал из неприятностей своих братьев, оплачивал их долги. Работа была для него основой существования, он знал, что только упорный труд позволит ему содержать семью. А возвращаясь к современности… Обратите внимание, какие в этих текстах великолепные женские фигуры. — Такое впечатление, что Чехов вдохновил Теннесси Уильямса. Раневская из «Вишневого сада» — это прототип Бланш Дюбуа. — Да. Чеховские героини осознают, как их ограничивает мир. Три сестры из одноименной пьесы учились в Москве, владели тремя иностранными языками, но были вынуждены работать на телеграфе или в провинциальной школе. — А из деревенской газеты они узнавали, что Бальзак венчался в Бердичеве. — Именно так. Они чувствуют, что мир тянет их вниз, но живут надеждой. И здесь мы возвращаемся к любовной теме. Ольга, старшая из сестер, говорит, что если бы она вышла замуж, она бы любила мужа. Она мечтает о любви, общности интересов, хорошей жизни. Вторая сестра, Маша, вышла замуж за своего учителя, который казался ей сначала интересным интеллигентом, но потом она увидела его заурядность, мещанство. Она разлюбила его и чувствует себя разбитой, мимолетную радость она ищет в романе. Почти все замужние женщины у Чехова превосходят своих партнеров по уровню образования, честолюбию, они чувствуют себя несчастными и изменяют супругам. Даже нашедшая себя в роли жены и матери Наташа из «Трех сестер» флиртует с начальником мужа. В первых версиях «Платонова» овдовевшая генеральша рассказывает, что стала пьяницей, начав пить после свадьбы. Замуж выходили не по любви а по расчету или под принуждением. Единственное, что оставалось — алкоголь и измены. — Значит, Чехов создал свое «эмансипационное движение». — Чехов абсолютный феминист! Он изображает женщин образованными, сильными, уверенными в себе. Ограничивает их возможности только окружающая действительность.