Зампред Гостелерадио СССР Юшкявичус: на Западе меня считали советским Джеймсом Бондом

30 марта исполняется 85 лет легенде отечественного телевидения, заместителю председателя Гостелерадио СССР, заместителю генерального директора ЮНЕСКО, обладателю премии "Эмми" Генриху Юшкявичусу. О том, как готовили Олимпиаду-80 и продавали права на ее трансляцию, как Брежнев хозяйничал в кабинете Никсона, как проходили эфиры космических стартов, а также о походе в культовый нью-йоркский клуб "Студия-54" он рассказал в беседе с ТАСС. — Генрих Зигмундович, корни вельмож Юшкявичусов — на территории Белоруссии, Княжества Литовского. Так ли это на самом деле? — Честно говоря, не знаю, но в Белоруссии действительно есть Юшкявичусы. Однако оттуда ли наша фамилия происходит, мне трудно сказать. У меня был случай, когда во время визита Горбачева в Польшу 13 июня 1988 года ко мне пришел руководитель Международного отдела полковник Кензерский и две красивые полячки с бутылкой шампанского и цветами: — Мы пришли тебя поздравлять, — сказал Кензерский. — С чем вы хотите меня поздравить? — А у вас сегодня именины. — Вы знаете, у нас празднуют дни рождения, а не именины. — День рождения и у собаки есть, а именины только у людей. Они мне подарили герб семьи Юшкявичусов. В Литве очень много моих однофамильцев, хотя я не могу себе приписать голубой крови. — Зампред Гостелерадио — это номенклатура Политбюро. Литовцев среди руководителей союзных министерств было достаточно мало. Может быть, вас взяли для улучшения статистики? А началось все в 1971 году, когда была встреча руководителей телевизионных и радиоорганизаций соцстран в Варшаве. В это время я работал в международной организации теле- и радиовещания Centrum в Праге. На прогулке встретил председателя Гостелерадио Сергея Лапина. — Генрих Зигмундович, прогуляемся? — С удовольствием. — Вы видели фильм режиссера Жалакявичуса "Вся правда о Колумбе"? — Видел. — И как вам? — Мне понравился фильм. — Вам понравилось? Но это же достоевщина, копание в подсознании. Можно такой фильм сделать ограниченным количеством копий и показать, скажем, в кинотеатрах. Но у нас сотни миллионов зрителей, Генрих Зигмундович. Самое главное — это принцип партийности. А я был молодой, не очень умный: — Сергей Георгиевич, а что, есть два принципа партийности — один для кино, другой для телевидения? — Вы не только не умный, а еще и нахал, — сказал Лапин, повернулся и ушел. Прошло какое-то время, и вдруг я получил награду "Знак почета". В декабре мне неожиданно позвонил Лапин. — Добрый вечер, Сергей Георгиевич, — ответил я ему. — Я вас поздравляю! — А что, вы знаете? — спросил я, думая, что он говорит о награде. — Вчера вас назначили зампредом Гостелерадио СССР. Так я стал самым молодым чиновников подобного ранга. Мне было 36 лет, а по статусу я оказался выше, чем заместитель министра. Все начали гадать, почему меня назначили. Одни говорили, что я родственник Виктора Гришина, другие — что родственник революционера Мицкявичуса-Капсукаса. В то время на высшем уровне было принято решение о развитии международных связей и цветного телевидения, и меня назначили руководителем соответствующей комиссии. — Сложно было работать с Лапиным? — С ним было очень интересно работать. Он человек непростой судьбы. Вырос в детском доме, в 1937 году его друг уехал на шашечный турнир в Германию, а когда он вернулся, его расстреляли как немецкого шпиона. Лапина как друга немецкого шпиона исключили из партии, но он не сдался. Стал зампредом радио. Однажды он решил записать Молотова, а тот страшно рассердился. Дело в том, что Молотов заикался, но Лапин вырезал заикания, и все было улажено. Когда он был послом в Китае, у него нашли рак легких, а потом оказалось, что это был брак пленки. Лапина все называют крокодилом — может быть, в этом есть доля правды, но он был невероятно образованным человеком. Имел богатейшую библиотеку. За рубежом у него первая остановка — магазин русской книги. Как-то я зашел к нему в кабинет, а в это время позвонил министр и попросил прислать на дачу какой-то фильм. А Лапин ему ответил: "Слушай, дорогой, а ты когда последний раз книжку читал? Почитай, здесь у меня не кинопрокат". И положил трубку. Эту личность можно сравнить с памятником Хрущеву работы Неизвестного — половина черного, половина белого. И, конечно, он был страшный антисемит. — То есть он все-таки был антисемитом? — У меня был заместитель по материально-техническому снабжению Евсей Михайлович Прицкер. Однажды меня вызвал Лапин и сказал: — Уволь Прицкера. — Почему? — Потому что он еврей. — Сергей Георгиевич, вы знаете, какое у нас сейчас положение с материально-техническим снабжением в условиях антисоветских санкций. Мы ничего не можем купить за рубежом. Прицкер же достает каким-то образом все. — Вот Плисецкая захотела купить цветную пленку "Кодак", так она не пришла к вам, не пришла ко мне, а пошла к Прицкеру. А почему? Потому что он еврей и она еврейка, — сказал Лапин. Еще была история с Каверзневым. Тот любил выпить. Однажды за рубежом он потерял около 3 тыс. долларов и дипломатический паспорт. А Лапин был невероятно строг и по поводу пьянства, и по поводу денег. — Слыхали историю про Каверзнева? — спросил меня Лапин. — Слыхал. — Генрих Зигмундович, надо как-то это дело уладить. — Сергей Георгиевич, я подумаю, но вы же всегда такой строгий, а тут… — Он у меня единственный русский комментатор, — ответил Лапин. — В нынешнем году исполняется 45 лет стыковке первой международной космической экспедиции "Союз — Аполлон". За показ этого полета вы получили орден Трудового Красного Знамени. Расскажите, пожалуйста, об организации той прямой трансляции. — До этого полета мы практически не показывали впрямую ни старт, ни посадку. Организовать трансляцию старта ракеты оказалось несложно — на Байконуре были передвижные телевизионные станции. Самым сложным стал прямой эфир посадки. Институт радиоэлектроники специально для этого разработал аппаратуру. Американцы тогда сказали, что и сами могут организовать трансляцию, но мы отказались. — А что самое яркое из космической эпохи вам запомнилось? — Запомнился полет французского космонавта. Ко мне приехал второй секретарь советского посольства в Париже и спросил, смогут ли французские журналисты присутствовать на космодроме в момент пуска. Дело в том, что никого из иностранцев, кроме де Голля, не был у нас на космодроме. Я позвонил Смирнову, который был зампредседателя Совета министров по военно-промышленным вопросам. Он ответил: "Генрих Зигмундович, ты что, с ума сошел? Это невозможно". Тогда я позвонил руководителю Отдела пропаганды ЦК Григорию Оганову, и он согласился с моими доводами. Начались долгие переговоры. В итоге французам разрешили быть на Байконуре, но при условии их полной изоляции. Все было готово, но во Франции к власти пришел Франсуа Миттеран и отменил полет. Тогда второй секретарь посольства отправился к послу и рассказал, что молодой зампред Гостелерадио добился разрешения для французских журналистов присутствовать при пуске ракеты с французским космонавтом Жан-Лу Кретьеном. После этого полет все-таки разрешили. Через много лет я опять встретился с этим вторым секретарем. Он уже был первый заместитель министра иностранных дел Александр Авдеев. — Поговорим об Олимпиаде-80. Вы принимали непосредственное участие в трансляции этого грандиозного спортивного события. Расскажите о закулисье подготовки к Играм. — Трансляция Олимпиады требовала большого количества технических средств: нужно было 70 радио- и 20 телевизионных студий, передвижные телевизионные станции для всех стадионов. В 4 часа утра я ложился спать, а в 8 утра уже был на стройке. Никто не верил, что все будет построено, и это действительно было невероятно трудно. В преддверии Олимпиады, в 1979 году, мы провели Спартакиаду народов СССР, где смогли это все опробовать. Я на свой страх и риск решил проводить показ Спартакиады из "Останкино", которое к тому времени еще не было принято. Тогда впервые у меня был конфликт с Лапиным. Он потребовал, чтобы я проводил показ из "Шаболовки", но я был против и сказал, что трансляция будет из "Останкино". Лапин начал на меня кричать, я вышел в приемную и написал заявление об отставке. Через какое-то время он мне позвонил и сказал: "Генрих, зайди". Сперва говорил о детстве, а потом откровенно заявил, что у него были два противника в Политбюро — Гришин и главный идеолог ЦК Михаил Суслов. И Суслову пришло письмо, что авантюрист Юшкявичус на не принятом госкомиссией объекте хочет проводить Спартакиаду. — А много удалось заработать на приобретении прав на трансляцию игр московской Олимпиады? — Заработать нам удалось. Был такой немецкий предприниматель Лотар Бок, его бизнес был связан с продажей зарубежным телекомпаниям прав на показы постановок Большого театра. Он предложил свои услуги в качестве посредника. Мы передали ему наши условия — 73 млн долларов. Он договорился с американцами, и вскоре договор был подписан. Напомню: до это были Игры в Монреале, и там сумма за трансляцию была 16 млн долларов. Для нас это было большой победой, тем более что большую часть средств мы могли употреблять для своих нужд. Часть уходила Международному олимпийскому комитету, но остальное оставалось в стране. Мы также неплохо получили от японской телевизионной компании Asahi — 10 млн долларов. — За год до московской Олимпиады вас чуть не лишили многократной визы для выезда за рубеж. Но на Политбюро вас отстоял зампред КГБ Филипп Бобков. — Нам удалось договориться, что компания CBS покажет несколько часов Спартакиады народов СССР. Это был идеологической прорыв, и мы должны были заключить договор. Меня отправили на подписание вместе с инструктором ЦК Евгением Велтистовым. Вы знаете фильм "Приключения Электроника"? — Конечно. — Велтистов был автором сценария этого фильма. Мы прилетели в Нью-Йорк, а вечером мне позвонил вице-президент CBS Вослер. Он предложил пойти на Дискотеку-53. — "Студия-54"? — Да, "Студия-54". Накануне я читал большую статью Генриха Боровика об этой дискотеке. Публикация кончалась выводом, что такими методами американскую молодежь отвлекают от классовой борьбы. Я предложил Велтистову: — Женя, пошли в этот клуб. — Ты что, с ума сошел? Не знаешь, что нам нельзя ходить на стриптизы, в казино и подобные места? — Ты как хочешь, но я как дурак не буду сидеть в гостинице. Потом Велтистов передумал: "Генрих, ну, ты знаешь, я же писатель, мне интересна американская реальность". Решил пойти со мной. В клубе все танцевали, я тогда был еще в форме. В какой-то момент к нам подошел хозяин и сказал: — Мы слыхали, тут делегация из России. — Да, — ответил я. — Как вам нравится? — Неплохо. — А у вас есть дискотеки в России? — Уже есть, но еще не везде. Внезапно Велтистова как ветром сдуло, а меня начали фотографировать. — Что было дальше? — На следующий день звонок из посольства. — Генрих Зигмундович, вы будете в Вашингтоне? — Буду. — Зайдете в посольство? — С удовольствием. — С удовольствием? А вы читали New Yorker сегодня? — Еще нет. — Советуем почитать. Я купил, а там на последней странице моя фотография с какой-то полуобнаженной красоткой и хозяином клуба, а дальше текст: "Вчера Studio 54, которую недавно раскритиковала главная коммунистическая газета "Правда" (это была "Литературная газета"), посетил советский замминистра Генрих Юшкявичус. Он, наверное, лично докладывает Брежневу о своих впечатлениях от зарубежных поездок. На наш вопрос, есть ли дискотеки в России, он ответил, что есть, но не всюду". В скобках было отмечено: "Нет еще дискотек в Сибири". Сейчас смешно об этом вспоминать, но тогда было грустно. Когда я приехал в посольство в Вашингтоне, посол сказал: "Я все понимаю, но имей в виду: вернешься домой — надо будет объясняться". Через три дня после возвращения пришел из кадров полковник и сказал: "Генрих Зигмундович, мы вас очень любим и уважаем, но вы нарушили правила поведения советского человека за рубежом. Поэтому мы вынуждены предлагать, чтобы вас лишили многократной визы". Я вспылил. Послал их далеко-далеко, сказал, что не нужна мне ни многократная, ни однократная виза. Бобков сказал, что я нехорошо поступил, но тогда все было замкнуто на мне. У меня были все нити: строительство, оборудование, международные договоры. И еще он добавил: "Пускай они там [на Западе] думают, что у нас тоже есть нормальные замминистры". Вот эта фраза и определила мою судьбу. Так что и многократную мне не сняли. Я продолжил работать. — Когда вы жили в Праге и позже, когда ездили освещать визиты наших генеральных секретарей за рубеж, предпринимались попытки вас завербовать? — Нет, они меня спрашивали: "Вы в каком чине?" Не могли понять, как человек один с дипломатическим паспортом, без сопровождающего ездит по всему миру. Для иностранцев я был советский Джеймс Бонд. Первая моя поездка была в Мексику, где я должен был подписать договор между Интервидением и мексиканским оргкомитетом о трансляции Олимпийских игр. Я пошел в мексиканское посольство с дипломатическим паспортом получать визу. Мне сказали, что только через полгода. А лететь надо было уже на следующей день. Я позвонил своему коллеге из Евровидения Генриху Хару, сказал, что у меня проблемы с визой. На следующий день перезвонили из мексиканского посольства, сказали, что сейчас приедет сотрудник и проставит визу. В итоге я вылетел. Стыковка была в Брюсселе, но бельгийской визы у меня не было. Я попросил, чтобы дали визу на сутки. Пограничники долго совещались, но потом разрешили. Утром я решил пройтись по городу и сразу заметил, что за мной нагло следят. Я заходил в кафе, а сразу за мной три-четыре молодчика садились за соседние столики. И так до самого отлета. В самолете я взял Herald Tribune, а там было написано, что в Брюсселе задержали корреспондента ТАСС по обвинению в разведывательной работе. Видимо, бельгийцы решили, что вместо него прислали меня. — Визиты советского руководства за рубеж широко освещались. Первая такая трансляция проходила в 1973 году, когда состоялся визит Брежнева в США. — Лапин меня пригласил и сказал: — Генрих Зигмундович, надо послать операторов в Соединенные Штаты. — Сергей Григорьевич, а можно было бы показать прямо. Возможности есть. Надо договариваться с какой-нибудь телевизионной компанией. — Тогда договаривайтесь. Поехала небольшая группа, человек 20. NBC нас обеспечивало техникой. Когда были визиты всех остальных руководителей, ездили группы по 150–200 человек. Во время первой поездки я просил совета у NBC, какой транспортной компанией пользоваться. Они начали уклончиво отвечать, тогда я сказал: "Если за нами кто-то должен следить, то вы этих людей посадите в машины, чтобы они за нами не ездили". Когда приехали, оказалось, что во всех машинах сидели молодые офицеры. Во время этого визита Брежнев должен был выступать по американскому телевидению. У нас не было телесуфлеров, и мы держали большой плакат с текстом перед глазами Брежнева. — Что-то еще запомнилось? — Президент США Ричард Никсон дал свой кабинет, чтобы там можно было загримировать Брежнева. — Расскажите подробнее о напряженных моментах работы по освещению визитов Брежнева. — Нужно было снимать последнюю, как мы потом поняли, встречу Брежнева с [канцлером ФРГ Вилли] Брандтом. Меня вызвал тогдашний гендиректор ТАСС Леонид Замятин и дал видеоленту. — Генрих Зигмундович, здесь выступление Брежнева после встреч с Брандтом. Я удивился: — Как после, ведь еще не было встреч. — Я понимаю, что не было, но он очень плохо себя чувствует. Надо показать, как будто это съемка после встречи. — Можно несколько вопросов ему задать, а потом смонтировать. — Нет, это абсолютно исключено, — отрезал Замятин. А в 1972 году во время Олимпийских игр в Саппоро у меня был случай. Пришел немецкий журналист из CDF и попросил помочь с интервью фигуристки Родниной. Я помог. И вот последний вопрос: "Есть ли у вас друзья в Германии?" Роднина ответила, что у нее есть друзья как в Восточной, так и в Западной Германии. В то время назвать ГДР Восточной Германией было скандалом. Я сказал ей об этом, она спросила, можно ли переговорить, и мы передали через спутник второй вариант. Когда я прилетел на летние Олимпийские игры в Мюнхен, то узнал, что по телевидению сначала показали первый ответ Родниной, где она говорит "Восточная Германия". Затем ведущий рассказал, что к Родниной подошел "советский политрук" и спортсменка записала новую версию ответа. Я нашел этого немца, сказал: "Слушай, я думал, ты профессионал, а ты свинья". Между прочим, все его осудили. А в то время делегация СDF должна была ехать в Москву. Я позвонил в международный отдел и сказал, чтобы не давали визы. Тогда этот журналист ходил за мной, говорил, что это не он. "Я тебе когда-нибудь докажу, что я настоящий друг", — обещал репортер. Короче говоря, дали визу. — Вернемся к тому заданию про Брежнева. — Получив задание, я вспомнил того журналиста, позвонил ему и сказал, что у него появился шанс продемонстрировать свою дружбу. Он приехал, я обрисовал задачу, а он заявил: "Генрих, ты понимаешь, что это невозможно". "Это невозможно, но надо", — ответил я. В итоге он организовал перевод, нашел диктора. Этот выпуск шел по CDF, и каждые десять минут появлялась надпись "Это продукция советского телевидения". — А с Горбачевым что-то было? — С Горбачевым была интересная история в Рейкьявике во время встречи с Рейганом. Например, возник вопрос, кто будет разносить микрофоны журналистам. В Девятом управлении КГБ [охраны первых лиц] были в основном полковники и генералы. У меня тоже не было свободных людей. Тогда договорился со студентками местного университета, но за два часа до трансляции студентки отказались работать. Спросил, в чем дело. Оказалось, что среди этих девушек была одна русская и кто-то из сотрудников госбезопасности ей что-то неприятное сказал. Все студентки объявили бойкот. Я пошел к секретарю ЦК Александру Яковлеву, описал ситуацию. Он вызвал руководителя Девятки, а мне сказал: "Генрих Зигмундович, ты хочешь, чтобы полковник извинялся перед какой-то девчушкой?" Я ответил: "Если не хочет извиняться, пускай сам микрофоны и носит". И он извинился. — Это правда, что в Женеве в ноябре 1985 года во время первого саммита Горбачев — Рейган вы придумали уникальное решение — баржу с параболическими антеннами в центре Женевского озера? — Нет-нет, там все было проще. Нам опять сообщили об этом мероприятии слишком поздно. Приходим — все гостиницы заняты. А эта платформа в центре озера оказалась единственным решением. — Во время визита Горбачева существовала так называемая женская программа для Раисы Максимовны. Она, наверное, какие-то вам советы давала, как ее показывать. — Нет, советов не давала. Но я должен взять грех на душу и сказать, что некоторые сюжеты не передавал в Москву ради нее самой. Нет, я ничего против нее лично не имел. — Калерия Кислова, главный режиссер Центрального телевидения, рассказывала мне, что Черненко был единственным из наших руководителей, кто реально помогал телевидению доставать технику. Это так? — С техникой мне помогал Лигачев, у меня с ним и Яковлевым были хорошие отношения. В свое время у нас состоялся большой разговор о часовых поясах при проведении телевизионных трансляций, и мы тогда с ним сильно поспорили, но после того, как он убедился, что Гостелерадио право, все встало на свои места. Спустя какое-то время ко мне подошел один из его помощников и спросил, есть ли какие-то проблемы. Я ответил, что проблемы есть. Во-первых, за разработки для телевидения платят меньше, чем за оборонные, а во-вторых, мы не можем использовать военные технологии. Этот человек взял бумажку и прямо у меня на спине что-то записал. Прошла неделя. Меня вызвал Лапин. — Генрих Зигмундович, что вы за вопрос поставили Политбюро? — Сергей Георгиевич, какой вопрос мог я поставить в Политбюро? — Нет, меня вызывают на Политбюро, будет обсуждаться вопрос, который вы поставили. Оказалось, все, что я тогда сказал, передали Лигачеву. Оба вопроса решили в нашу пользу: повысили оплату разработок и разрешили использовать некоторые оборонные технологии. — Евгений Примаков предлагал вам занять пост председателя Гостелерадио при Горбачеве? — Было такое. — Как это произошло? — В 1991 году в Москву прилетел генеральный директор ЮНЕСКО Федерико Майор. Был ужин в Доме приемов МИД, я сидел напротив него. Вернулся домой, а мне звонят, говорят, что Федерико приглашает меня на завтрак к 8 утра. За завтраком он сказал: — Я создаю новый сектор, который будет заниматься вопросами средств массовой информации, свободы прессы, правами журналистов, библиотеками и архивами. Предлагаю вам пост заместителя гендиректора ЮНЕСКО. Я про вас все знаю, мне Самаранч рассказывал. — Мне надо подумать. Я должен был, конечно, согласовать свое решение. Позвонил Яковлеву, рассказал об этом предложении. Он ответил, что посоветуется с Примаковым. Через час перезвонил. — Генрих Зигмундович, ты должен отказаться. — Почему? — Мы решили предлагать Горбачеву тебя на место председателя Гостелерадио СССР. — Александр Николаевич, будем реалистами. Во-первых, 19 лет я был зампредом Гостелерадио, вам такой гениальной мысли не приходило. Теперь мне 55 лет и маячит последний шанс войти в международную организацию, а вы предлагаете повышение. Потом я позвонил Шеварднадзе и Примакову. — В итоге вы стали работать в ЮНЕСКО, провели реформу… — Да, реформа было ужасной. Из 200 директоров мне надо было оставить 90. У меня был один человек, который голодовку объявил. Не потому, что его снимали, а потому, что его не повысили. Ему кто-то обещал место PR-директора. Директор получает более 10 тыс. долларов без налогов, а у него зарплата была 9,5 тыс. долларов в месяц. Получается, голодал из-за 500 долларов в месяц. Ко мне приходили профсоюзы, спрашивали, что я скажу его жене, если этот человек умрет от голода. Я ответил, что мы сообщим жене о размере компенсации. Сейчас я рассказываю это все легко, а тогда мне было тяжко. Заходил в лифт, а на меня смотрели как на русского медведя, который своей лапой наводит порядок. Но реформа была проведена. — Ельцин вам предлагал возглавить Российское телевидение. А от каких-нибудь престижных телекомпаний других государств поступали предложения? — Меня Тед Тернер звал к себе. Был момент, когда он хотел приобрести часть акций НТВ. С Владимиром Путиным они познакомились во время Игр доброй воли в Санкт-Петербурге. Когда объявили, что НТВ продается, Тернер захотел купить 20 процентов плюс одну акцию в уставном капитале. Он предложил, чтобы я был председателем совета директоров нового телеканала, также попросил вести переговоры от его имени. От российской стороны участвовал Дмитрий Медведев, который был тогда председателем совета директоров "Газпрома". Не буду входить в подробности, потому что не все мне понравилось в наших разговорах. Встречались мы раз 10 или 15, но когда я увидел, что там появляется Альфред Кох, который писал довольно странные антироссийские статьи, то сказал Тернеру, что нужно уходить. А так у меня был подготовлен договор, по которому я должен был стать председателем совета директоров с зарплатой около 1 млн долларов в год. — Еще с Тернером пересекались? — С ним мы придумали Игры доброй воли. Они родились у меня в кабинете. — На Пятницкой? — Да. Его ко мне привели, мы на тот момент не были знакомы. Он сказал: — Слушайте, господин Юшкявичус, у нас сейчас такое противостояние между странами, что может возникнуть война. Надо что-то делать. — Я согласен. А что делать? — Господин Тернер, не получится, потому что, если моя дочь выйдет замуж даже за болгарина, меня с этого места уберут. — Давайте тогда организуем Олимпийские игры, потому что ваши ребята не были в Лос-Анджелесе, а наши — не посещали Москву. — Олимпийские игры мы организовать не можем — это только Международный олимпийский комитет. — Но мы же можем что-то устроить, чтобы наши спортсмены встретились. Вы сумеете эти соревнования по телевидению показать? — Да, это я смогу. Он ходил по кабинету, а потом предложил Good will games — Игры доброй воли. — А вы продолжаете сейчас с ним общаться? — Как-то я был с Тернером на рыбалке. Он показывал, как лучше забрасывать удочку, но при взмахе крючок зацепился за ветку. Тут же подскочил помощник и предложил отрезать леску с крючком. А Тернер ему ответил: "Ты что, это стоит два доллара". И полез на дерево за крючками. Я смотрел на него и сказал себе: "Все ясно, я миллиардером никогда не стану". Беседовал Дмитрий Волин