Над чем смеются чеченцы

В 2014 году в Грозном презентовали российско-французский фильм «Виктор» с Жераром Депардье. Несколько эпизодов снимали в Чечне с участием местных артистов, так что картину смотрели с особым интересом. Кино получилось интернациональным: вместе со знаменитым французом в нем снялись англичанка Элизабет Херли и израильтянин Эли Данкер. На премьерном показе в Чечне в кадре появился и чеченский актер Хожа-Баудди Исраилов. Однако в окончательный вариант фильма эпизод с ним не вошел. — Как я попал на съемки вместе с Депардье? Понравился режиссеру Филиппу Мартинесу. На кастинге он дал мне задание, я сыграл, он поднял вверх большой палец руки и утвердил меня на роль. По сценарию к нам с женой (ее играла чеченская актриса Зара Газалапова) заходит главный герой — Депардье. Его преследует мафия, и я говорю: «Ничего не бойся, оставайся в нашем доме». Целый месяц эту фразу на английском учил! Гостеприимство обошлось дорого — нас с женой расстреляли бандиты. Сцена была жуткая: мы с Зарой лежим окровавленные на пороге своего дома. Почему-то все у меня спрашивают про Депардье: какой он? Правда ли, что капризный? Может, и капризный, у себя дома. У нас обыкновенным был. Нет бы, про Херли спросили. Ох, какая женщина! Какая женщина! Это я так, просто восхищаюсь. А люблю я природу, детей, толстых котов, мед и макароны с сыром. «Манты сейчас совсем не манты!» Хожа-Баудди родился в 1953 году в киргизском селе Чалдовар. Помнит зеленые поля, сады, вершины снежных гор. И восточный базар, куда они с отцом ездили продавать арбузы и дыни. — Это был очень вкусный базар. Какие там были манты! По сравнению с теми — манты сейчас совсем не манты! Когда возвращались, останавливались у горной реки. Помню шершавые ладони отца — с них он поил меня прозрачной холодной водой. Я думал, в мире нет ничего лучше. А отец говорил, что дома такие же реки. О настоящей родине сын депортированных узнавал из сказок тетушки Айхо про волшебный мир, где тоже горы, сады и много-много яблок. Так и представлялся ему Кавказ: горы, а на их фоне огромные деревья, усыпанные красными сочными яблоками. Письмо от Юрия Никулина В детстве он «заболел кино», не пропускал ни одного фильма. Тогда же проявился его комедийный талант и тяга к актерству. На классной доске и в стенгазетах всегда красовались его рисунки, на школьных концертах номера с его участием вызывали смех. — Это у меня от родителей. Они не любили ссориться, много шутили, никогда не унывали. Хожа-Баудди было 14, когда в шалинском кинотеатре он увидел «Кавказскую пленницу» Гайдая. И окончательно решил стать актером. — Это было 7 апреля 1967 года. До этого я никогда так не смеялся. И почему-то очень гордился — как будто сам снял этот фильм. Я написал письмо Юрию Никулину с просьбой прислать мне слова песни про султана. На ответ не надеялся: разве может такой гигант ответить какому-то пацану? И вдруг получаю конверт, в нем — листок бумаги с напечатанным текстом песни, ниже — написанный от руки текст песни из «Операции Ы» «Постой, паровоз…» и внизу — улыбающаяся рожица с большим носом и подпись: «Юрий Никулин. Москва. Цирк». Для меня это было событие мирового масштаба. К сожалению, во время войны письмо затерялось. В Чечено-Ингушетии того времени для человека, который решил стать актером, был один путь — культпросветучилище, куда Хожа-Баудди и поступил. Но попал под призыв и уехал служить в Чебоксары. В армии рисовал много карикатур. По совету сослуживца одну из них послал в чувашский юмористический журнал «Капкан». Ее опубликовали, журнал прислали в часть. Так к солдату пришла известность в рамках воинской части, первый заработок и должность художника. «Молодец, лапонька» После армии, еще не зная, чем заняться, Исраилов как-то пошел навестить учителей. Бумажка на дверях школы решила его судьбу. Это было объявление о наборе молодых людей в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии. Набор проходил в Грозном в театре имени Нурадилова. Ни минуты не раздумывая, ничего не сказав родным, Хожа-Баудди поехал в город. На отборочном туре, когда он читал рассказ Чехова «Хамелеон», его хвалила сама Ирина Мейерхольд, приговаривая: «Лапонька, молодец, лапонька». — Похвалил меня и тогдашний министр культуры Ваха Татаев. И все же я не верил, что меня выберут. А когда услышал свою фамилию, не сдержался, закричал от радости и даже подпрыгнул. «Никаких артистов у нас в роду не будет» Эйфория прошла, как только Хожа-Баудди вспомнил, что отец ничего не знает. И только за два дня до отъезда в Ленинград он признался ему, что сдал экзамены и едет учиться на артиста. Вердикт был в духе строгого отца-чеченца: «Никаких артистов у нас в роду не было и не будет. Никуда ты не поедешь. Если поедешь, домой не возвращайся». — Это сейчас все стремятся в артисты, а тогда чеченский менталитет был строже — артистов не жаловали. Я понимал отца, но так было грустно, что все мои старания — зря. Сообщил в театр, что не поеду. Наверное, я так им понравился, что из министерства культуры к отцу приехала делегация. Долго с ним разговаривали — думаю, меня расхваливали. И уговорили! Для простого парня годы учебы в культурной столице были ошеломляющими. Архитектура. Эрмитаж. Именитые преподаватели, в числе которых Георгий Товстоногов. А то, что им — мальчишкам — сам Василий Меркурьев рассказывает анекдоты, чтобы психологически настроить на урок, вообще за гранью. — Ему очень нравилось, как я читаю басню «Кот и повар». Когда приходила комиссия, он тут же: «Ну-ка, Хожа-Баудди, почитай нам». Институт и вся ленинградская атмосфера заставляли учиться, впитывать культуру. Тем более я помнил наставление отца: «Если едешь, учись хорошо, иначе оставайся дома». Бесплатный дар Со дня окончания института в 1978 году и по сей день Хожа-Баудди работает в Чеченском драмтеатре имени Ханпаши Нурадилова. Сыграл десятки ролей. Получил звание народного артиста Чеченской Республики. Популярен и любим в народе как непревзойденный комик. А еще он единственный в Чечне карикатурист и шаржист. Рисовать нигде не учился. Говорит, этот дар Всевышний дал ему бесплатно. — В студенчестве мои карикатуры охотно и часто печатали ленинградские издания. Это были и минуты славы, и гонорары к скромной стипендии. Он рисовал в школе, в армии, в институте, в мирные советские годы, когда карикатуру в газете боялись больше, чем милицию, и в тревожные 90-е. — Во времена Дудаева я рисовал много карикатур. Не думал: «Убьют, не убьют». Просто рисовал все, что тогда не нравилось народу. Пронесло. Не убили. Где бы он ни появился, его сразу просят нарисовать шаржи. И он тут же берется за карандаш. — Знаешь, я хотя и комик, но не очень разговорчивый. Поэтому карикатура — это мои идеи, мысли. То, что не могу сказать, передаю через рисунок. Темы его рисунков самые разные, но на многих из них присутствует своеобразный «фирменный знак» — полосатый кот. Живой Хожа-Баудди При всей своей популярности он неприметен в толпе. Человек невысокого роста, со скромной внешностью. Серьезное лицо. Грустные глаза. Но парадокс — почти каждый, кто встречает его на улице, узнает юмориста и расплывается в улыбке. Некоторые восклицают: «О! Живой Хожа-Баудди!» — и просят вместе сфотографироваться. Легендой чеченского юмора он стал в 1994 году после выхода на экраны местного телевидения сатирической программы «Хапар-чупар» («всякая всячина, то да сё») на чеченском языке. Позже в интернете ее стали называть «Чеченские приколы», скетч-шоу. Она достаточно популярна — некоторые выпуски набирают до миллиона просмотров. В военные 1994−1996 годы, пока работало республиканское телевидение, сатирические сюжеты двух забавных комиков — Хожа-Баудди и Султана Исламова — помогали людям пережить страшные времена. — В 90-х наш юмор был более жесткий: высмеивали дудаевский режим, бандитов. В мирной жизни все больше пороки простых обывателей. Как-то после войны Хожа-Баудди разыскал незнакомый парень. Начало военных событий настолько огорчило его мать, что она слегла, отказывалась говорить и есть. «В ее комнате стоял телевизор, и ты своим юмором вернул ее к жизни. Когда начали показывать „Хапар-чупар“, она сначала прислушивалась, потом стала смотреть, потом смеяться, ходить, есть… Спасибо тебе!» Чеченский юмор — он какой? Играя комические роли, Исраилов почти никогда не улыбается. Все смеются до слез, а он серьезен. — Если ты будешь рассказывать анекдот и сам заливаться смехом, другие смеяться не станут. Для меня по духу близки Чаплин, Никулин. Трагику легче заставить зрителя плакать. Комику даже плакать надо смешно. Но не наигранно, и шутом не быть. Когда смешишь, всегда надо чувствовать грань. Особенно в чеченском обществе. У нас нельзя шуткой унижать достоинство человека. В чеченском юморе под запретом — пошлость, нецензурные выражения. Сегодня на центральных телеканалах некоторые юмористы только на этом и выезжают. Когда-нибудь великий Аркадий Райкин позволял себе это? А ведь как смеялись! Зрителю должно быть смешно, а не стыдно. У чеченцев нельзя смеяться над чужой бедой, над общей трагедией, катастрофой. Ты у меня спрашивала, рисовал ли я карикатуры на коронавирус. Даже не думал. Боюсь. У чеченцев есть поверье: над чем смеешься, то к тебе и придет. Юмор в чеченском стиле — воспитательный. Чтобы сначала посмеяться, потом задуматься. Так шутили у нас народные кумиры Альви Дениев, Шита Эдильсултанов. Сейчас таких нет. Хотя комиков много. Но юмор у них не тот. Не чеченский. Поверхностный. Легкий. Для молодежи. А у нас и старшее поколение есть. Ему нужен юмор народный, со смыслом, с зерном, с острым словом. Чеченцы любят смеяться над человеческими пороками, особенно над жадностью, вороватостью, зазнайством, хвастовством. Особая тема — понты, причем мужские выглядят смешнее, чем женские. С удовольствием смеются над проходимцами, глупцами, над мужьями, которыми командует жена, или над ситуациями, когда муж должен быть прав, а жена не уступает. Еще популярнее, когда муж скрывает, что побаивается жену. На ура воспринимаются сцены с хитрыми, болтливыми и ленивыми женами, с заносчивыми соседями, со своенравными свекровями и строптивыми невестками. Очень любят у нас и самоиронию. То смех, то слезы, то полицейские — Все думают, если ты комик, то и жизнь у тебя только веселая. Это не так. Горя хватает на всех. В 1996 году, после первой войны, мы с группой детей и оператором поехали за город снимать на природе сцены для детской телепередачи. Первыми из машины выбежали дети, за ними вышли мы, стали выбирать место для съемки. Вдруг слышим крики: «Вы что, очумели? Стойте, где стоите! Не двигайтесь!» К нам подбежал мужчина с собакой: «Вокруг все заминировано!» Вывела нас оттуда собака, она бежала впереди, мы гуськом за ней. После этого случая я поседел. А были и такие случаи, после которых долго смеялся. Как-то на улице подходит к нам с Султаном почтенный старец: «Ааа, попались. Вы мне должны ущерб возместить!» Мы в недоумении. А старик все кричит: «Я несколько месяцев пенсию не получал, и вот радость — получил. Купил себе мяса, нарезал, бросил на сковородку. Ну, думаю, наемся, наконец. А тут по телевизору вы со своим „Хапар-Чупар“. Я засмотрелся — мясо сгорело! Кто виноват? Вы!» — и начинает, смеясь, обнимать нас. Пошутил, называется. Еще об одном случае не могу не рассказать. Тоже после войны. Город еще в развалинах был. Случалось так, что боевики людей прямо с улиц похищали, журналисты пропадали. Как раз такую сценку мы для «Хапар-Чупар» снимали рядом с «Барским домом». Султан — журналист с фотоаппаратом, я — бандит с автоматом. Еще несколько со мной. Он ходит, снимает. Мы подъезжаем, хватаем его, пытаемся запихнуть в машину. Вдруг подъезжают полицейские, выбегают, наставляют на нас оружие: «Всем лежать! Руки за голову!» Хорошо, бить не стали. Один из них узнал меня: «Хожа-Баудди? Что происходит? Кого воруют?» Оказывается, их вызвал «на место происшествия» кто-то из прохожих. И так — всю жизнь: то смех, то слезы… то полицейские.