Один из крупнейших советских полководцев Второй мировой войны появился на свет 22 ноября 1898 года в славном городе Одесса. Он никогда не знал своего отца и в возрасте 11 лет – в день, когда его мать повторно вышла замуж – ушел из дома, чтобы самому зарабатывать себе на хлеб. Юный Родион не гнушался труда: сперва работал батраком, затем – мальчиком на побегушках в галантерейном магазине одесского купца. Уже тогда он начал самостоятельно изучать французский язык – словно предвидел, что этот язык сослужит ему добрую службу. В августе 1914 года, не достигнув и 16 лет, Родион сбежал на фронт. Он забрался в эшелон и спрятался так, чтобы его как можно дольше не нашли. Где-то уже на середине пути солдаты обнаружили непрошеного гостя. В итоге было решено показать его начальству. Посовещавшись, командиры решили так: если парнишка не струсит после первого боя, оставим его у себя – будет подносчик патронов к пулемету. Но Родион не только не испугался, но и проявил поразительные для своих лет мужество и самоотверженность. Так в Елисаветградском пехотном полку начался боевой путь будущего маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского – Дважды Героя Советского Союза, Народного героя Югославии, а также Министра обороны СССР на протяжении десяти лет (1957–1967 гг.). Об удивительной судьбе этого человека писали многие историки, и он сам оставил после себя потрясающий автобиографический роман «Солдаты России», в котором повествование ведется от имени главного героя Вани Гринько, хотя почти все имена и фамилии других действующих лиц являются подлинными. Но вряд ли кто-то из ныне живущих смог бы рассказать об этом человеке лучше, чем его непосредственный потомок. В преддверии Дня Победы корреспондент «МИР 24» поговорила с дочерью легендарного маршала – кандидатом филологических наук, переводчиком, доцентом МГУ имени М. В. Ломоносова Натальей Родионовной Малиновской. Одесский мальчишка на побегушках – Наталья Родионовна, первым делом хочется расспросить вас об Одессе. Это город, где Родион Яковлевич родился и вырос. Здесь он встретил Великую Отечественную войну, затем в 1944 году руководил операцией по освобождению Одессы. Как он вспоминал о своей малой родине, которую покинул совсем юным мальчишкой? И какую роль отводил освобождению Одессы в ходе войны? – Куда только ни забрасывала отца судьба! Польский фронт Первой мировой, потом Франция, Шампанский фронт, два полукругосветных путешествия – через Сибирь и Дальний Восток, а оттуда южными морями вокруг Азии, мимо Индии в Марсель и спустя три года тем же нелегким путем во Владивосток и снова через всю Сибирь… Уже многое испытав и повидав в свои двадцать лет, он хотел вернуться в Одессу, где его никто не ждал… Бог весть почему. Тогда это не удалось. Но поразительно: он всегда в конце концов возвращался в те места, которые много для него значили, которые он любил. Прежде всего это – Одесса. Отсюда он ушел на фронт, когда началась Первая мировая, и здесь же, в Одесском военном округе, на западной его границе, он встретил 22 июня 1941 года. И когда в 1946 году журнал «Огонек» прислал ему, как и другим маршалам, получившим его звание во время войны, анкету с единственным вопросом: «Какой день войны вам наиболее памятен?», он ответил так: «Много дней врезалось в память – и горьких, и радостных… Конечно, хочется сразу сказать – День Победы. И еще день освобождения Одессы, моего родного города». И, конечно же, планируя эту операцию, отец сделал все возможное и невозможное, чтобы сохранить этот прекрасный город. – Я читала, что после того, как советские войска освободили Одессу, Малиновский разыскал там Михаила Александровича – мужа своей тети Елены, в доме которого он жил в 1913-1914 годах, еще будучи подростком. Интересно, правда ли это? – Да, правда. Об этом есть рассказ папиного порученца Анатолия Иннокентьевича Феденева. Вот он: «Родион Яковлевич объяснил шоферу, как ехать, и мы сразу нашли тот дом на окраине Одессы. Вышли, собрался народ. Я хотел было спросить о Данилове, но Родион Яковлевич уже шагнул к стоящему поодаль старику: «Не узнаешь меня, дядя Миша?». Михаил Александрович, хоть и знал об удивительной судьбе племянника, все же никак не мог поверить, что стоящий перед ним боевой генерал и есть тот самый «бедный родственник», мальчишка на побегушках». – Ваш папа рано начал трудиться и зарабатывать себе на жизнь. Как проходили его детские годы в Одессе? – Папа очень недолго жил у своих одесских родственников. Работая в лавке у купца Припускова мальчиком на побегушках, он снимал угол, как самостоятельный человек, платил за него и… брал уроки французского языка у учительницы, которая жила этажом выше. Зачем? Загадка. Могу только предположить, что так судьба отбросила в детство тень из будущего, ведь спустя всего два года он, уже будучи солдатом и Георгиевским кавалером, оказался во Франции на Шампанском фронте в составе Русского Экспедиционного корпуса. И первым, что он купил на свое жалование, стал Французско-испанский письмовник, по которому он продолжил изучение французского и не подозревая, что спустя двадцать лет ему эта книжка понадобится для изучения испанского языка. – Он возвращался в Одессу после окончания войны? – Приезжать в Одессу с Дальнего Востока, да и потом из Москвы, когда папа стал министром обороны, ему случалось нечасто, хотя всякий раз это было радостью. Папа водил нас к морю. Аркадиевка, знаменитейшая лестница, привоз, памятник дюку, цветущие каштаны – все это он показывал нам с какой-то особенной счастливой гордостью. В последнюю свою поездку летом 1966-го, словно прощаясь, папа обошел все с детства памятные места. Показал маме дом купца Припускова, улицу и дом, где жила семья дяди Миши, закоулки Одессы товарной, и снова Аркадиевку и гавань. Миновали они только сквер, где стоит папин бюст работы Вучетича (в Советском Союзе на родине дважды Героев им ставили памятники при жизни). И я думаю, дело совсем не в том, нравилось отцу или нет сделанное Вучетичем: не стоять же и в самом деле перед собственным бронзовым изваянием, это, по меньшей мере, неловко. – Говорят, что у всех одесситов потрясающее чувство юмора. Родион Яковлевич тоже любил пошутить, посмеяться? – Видимо, такой уж воздух у вольного города Одессы, что, дыша им с детства, нельзя не впитать этих флюидов. О папиных резолюциях на официальных бумагах и по сию пору ходят легенды. Вот самая известная. Полковник пишет папе о том, что надо бы как-то усовершенствовать форму: зимой старшие офицеры носят папаху и тем отличаются от младших, а летом их и не отличить – непорядок! Резолюция была краткой: «Разрешить полковнику такому-то носить папаху летом». А вот менее известный сюжет. Молодые офицеры в коллективном письме жалуются министру, что начальство не разрешает носить обручальные кольца, а им хочется, и ведь не просто так, а «исключительно ради укрепления семьи». Резолюция такова: «Ну если для укрепления семьи, то пускай носят. Хоть в носу!» Вот еще один обертон папиного юмора. Он крайне редко и только в особых, из ряда вон выходящих случаях бывал резок, а чаще всего вместо резкости прибегал к иронии. Помню диалог, свидетельницей которого мне довелось быть. В Германии, в группе советских войск папа обратился к одному из генералов с вопросом: «Как у вас продвигается язык, вы ведь здесь уже полгода?». И услышал в ответ: «Мне, товарищ маршал, нет надобности учить язык. Имеются квалифицированные переводчики. «Оно конечно! – заметил папа. – На что же географию учить, когда извозчики, да еще и квалифицированные, имеются». «Мы уходили из пылающего Ростова, понурив голову» – В декабре 1941 года Малиновский был назначен командующим войсками Южного фронта. Однако после сокрушительного поражения в ходе Харьковской операции, где Красная армия понесла большие потери, его отстранили от командования фронтом и назначили с понижением командующим 66-й армией, действовавшей севернее Сталинграда. Насколько остро ваш отец воспринял эту неудачу? Для маршала Тимошенко, к примеру, она стала огромным черным пятном на всей его военной карьере. Родион Яковлевич тяжело переживал это событие, винил ли себя, какие-то свои просчеты? – Чтобы стал яснее дальнейший ход событий, напомню, что начало войны отец встретил, командуя приграничным 48-м корпусом, и первые месяцы этот корпус сражался успешно, насколько это было возможно в тех сложнейших условиях, вследствие чего в ноябре 1941-го отца наградили орденом Ленина, что для того года – огромная редкость. И вскоре назначили командующим армией, а затем и фронтом. Но ведь это не удвоение, а удесятерение ответственности, с которым с непривычки очень трудно справляться. Но суть дела все же не в этом. Отцовский фронт летом 1942- года – это вторая скрипка. Первая – Юго-Западный фронт Тимошенко, который тогда сверх того был Главнокомандующим войсками Юго-Западного направления, то есть всех трех фронтов, задействованных в Харьковской операции (Брянского, Юго-Западного и Южного). Харьковская катастрофа, конечно, предопределила трагедию Южного фронта – 23 июля отец сдал Ростов без приказа ставки, сделав единственное возможное: спасая остатки войск. Штаб фронта покидал город с последними частями вплавь – через Дон. На следующий день после сдачи Ростова Южный фронт расформировали, отца и члена военного совета сняли с должностей. А через пять дней после сдачи Ростова вышел самый знаменитый приказ №227: «Ни шагу назад!». Он вменял в обязанность Военным советам фронтов передавать в Ставку для привлечения к военному суду командующих армиями, допустивших самовольный отход войск. Ответственность же самих Военных советов и в первую очередь командующего фронтом стократ выше, чем у командарма, и, соответственно, тяжелее вина. Следовательно, отцу, вызванному к Сталину, оставалось только ждать трибунала. – Но вместо этого Сталин просто снял его с фронта и послал командовать армией. Как вы думаете, почему? – Меня долго мучил этот вопрос. Только прочитав стенограммы телефонных бесед Сталина с отцом за май-июль 1942-го года, я поняла, почему. Из стенограмм этих разговоров, начиная с мая по конец июля, ясно, что всякий раз, когда отец говорил Сталину о том, что разведка его фронта обнаруживает растущее с каждым днем скопление немецких войск, что противник готовит наступление здесь, на юге, в ответ он слышал одно, причем в самых оскорбительных выражениях: «Вы разводите паникерские настроения. Разведке вашей каждый куст танком мерещится! Наступление будет снова здесь – под Москвой». Понятно, что Сталин своих ошибок не признавал, но он помнил, что его предупреждали – вот причина, по которой отца всего лишь понизили в должности. Однако именно после Ростова Сталин поручил Хрущеву, члену военного совета фронтов, в которые входила отцовская армия, «не спускать глаз с Малиновского». И не спускали, думаю, не один Хрущев и не только под Сталинградом, а и до того, и после, и далее везде. С того горького лета Ростовская трагедия была для отца ни на день не отпускающей болью. Даже в том самом интервью о самом памятном дне войны, которое я уже цитировала, сразу же, в первой же фразе, упомянув о Дне Победы и освобождении Одессы, он говорит: «Но все же всего памятнее мой самый горький день войны – когда пришлось оставить Ростов. Там, под Ростовом, когда не удалось задержать гитлеровскую военную машину, я пережил глубочайшее горе. Летом 1942–го мы отошли, оставив врагу многострадальный Ростов, уже побывавший в руках врага, уже испивший эту горькую чашу. Мы уходили из пылающего города, понурив голову, и сердца наши обливались кровью. И еще было горько осознавать, что потерян важнейший стратегический пункт – «ворота Кавказа». С тех пор, где бы мне ни приходилось сражаться, меня ни на день не оставляла мысль о Ростове. С этой мыслью я дрался и под Сталинградом, когда Вторая Гвардейская преградила путь танковой группе Манштейна, стремившейся разорвать сталинградское кольцо». «Если бы не выстояла 2-я гвардейская, не случилось бы коренного перелома в войне» – Моментом славы, как мне кажется, для Малиновского стала битва за Сталинград. С ноября 1942 года он командовал 2-й гвардейской армией и на этом посту вновь проявил себя с наилучшей стороны. Я читала о том, что пока Александр Василевский доказывал Сталину, что нужно срочно привлечь армию Малиновского к отражению группировки Манштейна, Малиновский по собственной инициативе переориентировал свою армию, и она вступила в бой с марша. В итоге Сталинградская битва была выиграна. Но ведь, по сути, Малиновский снова действовал без приказа Верховного Главнокомандующего! Почему он так поступил и почему Сталин простил ему этот шаг? – Я бы вообще не говорила о славе, когда речь идет о тех днях. И слово «карьера» в применении к людям того времени меня коробит. У них были другие импульсы, и, прежде всего, это долг, иначе говоря, могучая душевная потребность. А что до славы, то вспомните строки Маяковского: «Сочтемся славой, ведь мы свои же люди, пускай нам общим памятником будет…». Общим памятником для них стала Победа, а вспомнить каждого и каждого назвать по имени – это уже наше дело. А теперь о Второй гвардейской. Это была прекрасная, только что сформированная в Тамбове армия, первоначально предназначенная добить Паулюса, сменив измученные армии под Сталинградом. Но пока она двигалась к Сталинграду, обстановка на фронте кардинально переменилась. Сильная вражеская группировка утром 12 декабря начала бои и продвинулась совсем близко к Сталинграду: до Паулюса танкам Манштейна оставался один переход ‒ 35 километров. Кольцо окружения, созданное нашими войсками, могло быть прорвано в самом скором времени. Надвигающаяся катастрофа требовала безотлагательных действий, а Ставка и Верховный уже третий день молчали. И тогда всю ответственность за решение, которое следовало принять незамедлительно, взял на себя представитель Ставки, координатор действий фронтов Александр Василевский, естественно, обсудив его и распланировав действия вместе с командующим той армии, которой в новом плане отводилась главная роль – с моим отцом. Вторую гвардейскую развернули и спешно направили навстречу Манштейну. И уже когда армия шла наперерез немцам, Ставка согласилась с Василевским. Наше счастье, что у Александра Михайловича достало мужества не ждать верховных распоряжений. Взысканий за проявленное своеволие ни к нему, ни к отцу не применили. Это и понятно – победителей не судят. Вторая гвардейская сделала невозможное. Выгрузившись 16 декабря, в стужу и вьюгу пешим порядком по степи двинулась навстречу Манштейну, прошла 200 км и с марша 18 декабря вступила в бой, сменив остатки измученных до предела войск 51-й армии Труфанова, отступавших к Аксаю. Манштейн уже торжествующе радировал Паулюсу: «Будьте уверены в нашей помощи», когда перед ним встали передовые части 2-й гвардейской. – Какую роль сыграло это решение в исходе всей Сталинградской битвы? – От событий декабря 1942 года на подступах к Сталинграду зависела не только судьба Сталинградской битвы, но и в конечном счете судьба войны. Если бы Манштейн пробился и вызволил Паулюса, были б напрасны подвиги и муки тех, кто долгие месяцы сражался в растерзанном городе и умирал в раскаленной солнцем степи на подступах к нему летом 1942-го. Если бы не выстояла 2-я гвардейская, война, наверно, продлилась бы дольше, и не случилось бы коренного перелома в войне, и король Георг не прислал бы в дар городу в знак восхищения воинской доблестью его защитников, «крепких, как сталь», рыцарский меч, украшенный драгоценными каменьями. Но не в каменьях и не в благородном жесте британского монарха суть, а в том, что тогда весь мир, дотоле сомневавшийся, понял, что «враг будет разбит, Победа будет за нами». «Что же вы ради кружки воды человека на колени ставите?» ‒ Интересно, как к Родиону Яковлевичу относились его бойцы – насколько близок он был к простым солдатам, на чем держался его авторитет как военачальника? ‒ Папину манеру обращения многие называли «штатской», но это не только особенность характера и не просто следствие самовоспитания. Отец слишком хорошо знал, каково быть солдатом, да еще на войне, и никогда этого не забывал, и это кажется мне основополагающим. Папа прошел весь воинский путь, не пропустив ни ступеньки: он начал его в Первую мировую добровольцем, рядовым, и хорошо помнил порядки старой армии. Одного этого достаточно для твердого убеждения: Красная армия должна быть другой. Какой она была и какой могла быть – это другой вопрос, но ведь во всякой армии многое зависит от командира. А потому солдату, в особенности в действующей армии, нужен, как воздух, хороший командир, то есть знающий свое дело, заботливый и справедливый – не самодур и не мордобоец (это термин еще царской армии). Солдаты любили отца и в войну, и после. Свидетельством тому – горы писем, которые получили мы с мамой, когда его не стало. И в каждом письме – своя история, военная или послевоенная, а иногда и довоенная. Вот история, которая поразила меня в юности: однажды Василий Голубович, военный историк, сказал мне мимоходом: «Все знают, что Родион Яковлевич никогда не бил подчиненных». Он продолжал, а я застряла на сказанном. «Вы хотите сказать – другие били?!» – «А как же! NN для этого на фронте даже специально палку носил. И не он один. Это всякий, кто воевал там-то (последовало точное указание, где), знает». ‒ Когда ваш папа стал министром обороны, он, наверное, бросил все силы на то, чтобы искоренить дедовщину в армии. ‒ Скажу одно: когда министром был отец, в армию идти не боялись. Может, и не особо хотели, но не боялись. Помню, как в Хабаровске папа спешно уезжал в командировку – не то на Сахалин, не то на Чукотку, потому что там случилось ЧП: застрелился солдат. Не знаю, разбираются ли теперь командующие округами лично с гибелью солдата, но для папы это было естественно и непреложно. Перескажу еще один случай, рассказанный мне очевидцем. Высокое начальство и папа в том числе обходят казарму. Все блестит и сияет, осмотр близится к концу, местное командование уже изготовилось облегченно вздохнуть, как вдруг следует просьба: «Товарищ полковник! Можно у вас кружку воды попросить?». Полковник бросается к бачку с прикованной кружкой, наклоняется, наливает, пытается протянуть кружку и застывает в странном полусогнутом положении: цепь так коротка, что принуждает пить чуть ли не на четвереньках. Немая сцена. И в завершение паузы папина фраза: «Что же вы ради кружки воды человека на колени ставите?». ‒ 10 сентября 1944 года Родиону Яковлевичу было присвоено воинское звание «Маршал Советского Союза». Как я читала, по представлению Семена Тимошенко. Какие отношения связывали этих двух, без сомнения, талантливых полководцев? – Действительно, по представлению Семена Константиновича Тимошенко, но, думается, суть не в том, кто его представил тогда к званию, а в Ясско-Кишиневской операции, прекрасно задуманной и великолепно проведенной Вторым и Третьим Украинскими фронтами. Ее до сих пор изучают в академиях как образец военного искусства. В ней поражает все: прежде всего фантастическое соотношение потерь – наши в десять раз меньше, пространство завоевано огромное, Румыния выведена из войны. И в какие сроки! Издавна существует международный статут звания маршала: его присваивают только во время военных действий за взятие столицы государства, с которым ведется война (а Румыния, как и Венгрия, была воюющей союзницей Германии), а в итоге на счету Второго Украинского фронта оказались три столицы – Бухарест, Будапешт и Вена, если не считать Братиславы, в ту пору входившей в Чехословакию. И все же папа был потрясен известием о присвоении звания маршала. Об этом мне рассказывала мама. Когда тем вечером они остались вдвоем, папа долго молчал, а потом сказал: «Ты только подумай, Раечка... Одесский мальчишка на побегушках…». И махнул рукой. Что же до его отношений с Семеном Константиновичем Тимошенко, то могу сказать одно: папа относился к нему с большим уважением – как к старшему товарищу. В одной из статей Ричарда Португальского я прочла, что Тимошенко спас отца после возвращения из Испании от ареста, и, конечно, обратилась к историку за разъяснением, но ссылки на документ или свидетельство, к сожалению, не получила. Дальневосточники по праву любви – После Австрии и Чехословакии Родион Яковлевич был переведен на Дальний Восток, где ему удалось полностью разгромить войска японцев, за что он был удостоен звания Героя Советского Союза. После войны Малиновский еще десять лет оставался на Дальнем Востоке, где на свет и появились вы. Почему он столько лет не возвращался в Москву или, скажем, в родную Одессу? – После войны отца назначили Главнокомандующим войсками Дальнего Востока. Это формирование объединяло три округа: Дальневосточный, Приморский и Забайкальский. То есть это Бурят-Монголия, Якутия, Читинская и Иркутская области, Хабаровский край, Камчатка, Сахалин, Курилы и вся территория от границы и до океана вниз от Хабаровска до самого Владивостока. Не берусь сосчитать, сколько европейских стран, и не самых маленьких, уместятся на этом пространстве, напомню только, что это больше трети пространства Советского Союза – той страны, которой давно уже нет. А если вспомнить, что всю войну эти края на износ работали для фронта и сами нищали и истощались, то можно себе представить, какая ноша и какая ответственность досталась в те годы отцу. Немногим легче той, что была в войну. Если легче. Это и есть ответ на вопрос, почему отец не перебрался в Москву или не обосновался в родной Одессе. Он служил, а место службы не выбирают, как и время, в которое выпадает жить. – Сколько лет ваши родители прожили на Дальнем Востоке? – Десять лет, и это были самые счастливые годы их жизни. Трудные – да, но легких у них вообще не случалось. Такое время, такие судьбы. Они всей душой полюбили этот изумительный край – утонченно красивый, суровый и такой просторный. Они даже были уверены, что и люди на Дальнем Востоке особенные, такие же, как сибиряки: не избалованные судьбой и столицами. Там и живут иначе, и дружат по-другому, и слову дальневосточника можно безоговорочно верить. Суть не в том, чтобы там родиться. За десять лет родители сроднились с этой землей и стали считать себя дальневосточниками по праву любви. Бывало, уже в Москве, мама, встречая папу с работы, говорила, улыбаясь: «У нас гости – дальневосточники!», и неизменным ответом на ее слова была такая же счастливая улыбка. Пожалуй, только своим фронтовым друзьям так радовались родители. – Как проходили ваши детские годы в Хабаровске? – Глядя на свое детство из дней сегодняшних, не могу не удивиться и не порадоваться нашему домашнему укладу. Он и вправду был особенный. Хотя бы потому, что во дворе нашего дома на улице Истомина, где и до, и после нас жили командующие округом, стоял еще один – прежде там размещались службы, а в первые послевоенные годы – казарма. Там жили солдаты, рота охраны Штаба округа и иных помещений города, которые полагалось охранять. С утра, построившись во дворе, часовые отправлялись куда-то в город, спустя несколько часов уходила смена, а отстоявшие свое время на посту возвращались, и у них начиналось свободное время. Многие проводили его за книжкой или за шахматами в саду, куда вела лестница со второго этажа, где мы жили (в первом была гостиница для приезжающих из Москвы). И потому рисковали повстречаться со мной и услышать: «Дяденька, почитай!». Согласно семейным преданиям, я мучила всех встречных этим предложением, пока сама, без посторонней помощи, не научилась читать. А теперь представьте нынешнее малолетнее дитя командующего округом, которое вместе с солдатиком, свободным от службы, играет в саду с котенком. Тогда, в нашем, по крайней мере, доме это было естественно. В том же дворе было еще одно строение – нечто вроде сарая, разделенного надвое. В одной половине – стойло папиного парадного коня Орлика. Он такой красивый: гнедой, звезда во лбу, белые носочки, огромный карий глаз! Орлик очень приветливый и добрый. В другой половине сарая жил Мишка – самый настоящий медвежонок, которого нам привезли (не знаю, кто), найдя его, маленького, в тайге без матери. Он прожил у нас все свое детство, подружился с дратхааром (порода охотничьих собак – прим. ред.) Когда он подрос, родители подарили его в цирк дрессировщику Рубану – на 1 мая в Хабаровск всегда приезжал цирк, иногда даже московский. – У вас в квартире тоже были домашние питомцы? – Сколько себя помню, у нас всегда жили домашние звери, причем в изрядном количестве. Когда я родилась, в доме было полно младенцев: шестеро котят и пятеро щенят. А еще две большие собаки, кот и кошка. И это еще не полный список нашего зверья. В разное время у нас жили: дрофа с перебитым крылом, хроменькая дикая козочка, медвежонок, оставшийся без матери, ручная белка. Не боясь ни собак, ни кошек, она скакала по шкафам и занавескам и только спать забиралась в клетку. Всегда свой кот был у папы (с законным местом на письменном столе), свой – у мамы, а потом и у меня. Собаки считались общими, но за хозяина признавали папу. Одна обязательно охотничья, длинноухая, другая обычно приблудная, неведомой породы. Когда папы не стало, все они – обе собаки и два кота – не вынесли тоски, поселившейся в доме. Лишившись хозяина, все они умерли к сороковинам, выпавшим на девятое мая... В пятидесятилетие Победы я спросила маму: «А что было тогда 9 мая – в сорок пятом?». И услышала: «Праздник. Мы с папой поехали в Вену, гуляли в Венском лесу, в зоопарке. Там всех зверей сохранили». Так я узнала, что любимая моя родительская фотография – та, где они, кажется, безоглядно счастливы – снята в Венском зоопарке. А в прошлом году, разбирая архив, я нашла листок из блокнота с папиной статьей для фронтовой газеты. Он писал о том, как мучительно отступать, как стыдно, уходя, глядеть в глаза людям, которые остаются, – и не только людям: «Как-то особенно больно было оставлять Асканию Нову, чудный южный заповедник. Нестерпимо горько оттого, что война пришла и сюда. Животные смотрели на нас с той же укоризной, что и люди. Хотелось опустить глаза». – Расскажите немного об увлечениях вашего папы, чем он занимался в свободное время? Пишут, что Родион Яковлевич очень любил играть в шахматы и не только решал, но даже сам составлял шахматные задачи, участвовал в конкурсах решателей. Чем еще он заполнял свой досуг? – Не будучи библиофилом в полном смысле слова, папа постепенно собрал библиотеку, отразившую все его пристрастия: помимо военной истории и науки, русский девятнадцатый век, шахматы, фауна, флора и путешествия, словари (двуязычные и толковые), пословицы всех времен и народов и афористы. И все это было читано-перечитано самым внимательным образом, часто с маргиналиями. А юношеское увлечение шахматами с годами переросло в стойкую привязанность. Знатоки считают, что играл отец на вполне профессиональном уровне, да и его шахматная библиотека свидетельствует о том, что ее собирал не дилетант. Те, кто служил при папе, потом говорили мне, что при нем обычным досуговым занятием солдат стали шахматы: «Министр их насаждал, как картошку». Действительно, отец считал шахматы делом, развивающим и дисциплинирующим мозг: они учат просчитывать варианты развития ситуации наперед, и, следовательно, профессионально полезны, если не сказать – насущно необходимы военному человеку. Действительно, папа иногда посылал свои решения шахматных задач на конкурсы «Красной Звезды», конечно, под псевдонимом. И если выходил победителем, так и оставался «Мистером Икс», который не пришел за призом. Любопытно, что свои досуги – не только шахматы, но и рыбалку – папа считал небесполезным делом. В 1963 году в статье для «Комсомольской правды» он одобрительно отозвался об увлечении туризмом, тогда чрезвычайно популярном («походы закаляют человека телом и душой, рождают настоящую дружбу и коллективную выручку, иногда даже исправляют недостатки характера») и тут же упомянул о рыбалке: «Рыбная ловля и охота развивают ориентировку, наблюдательность сметку, выносливость и терпение. А эти качества необходимы каждому человеку, и особенно военному». В последний год я спросила его: «Кем ты хотел быть?». Что не военным, уже знала, потому что слышала раньше: «Хотеть быть военным противоестественно. Нельзя хотеть войны. Понятно, когда человеку хочется стать ученым, художником, врачом – они создают». На вопрос, кем, папа тогда ответил: «лесником». Думаю, это правда, но не всей жизни, а именно того, последнего года. Молодым он, конечно же, ответил бы иначе, азартная и авантюрная натура не потерпела бы отшельничества. И, кроме того, в юности сильна была горькая память об испытанных в детстве унижениях, бередившая честолюбие. В ядерной войне не будет победителя – В марте 1956 года Малиновский стал заместителем Жукова, который на тот момент был министром обороны СССР, а вскоре и сам занял этот пост. Каким образом это произошло? Можно ли сказать, что Жуков оказывал вашему отцу покровительство и он был у него на особом счету? – Нет, конечно, какое там покровительство. Счет действительно был особый, но, скорее, с точностью до наоборот. Дело в том, что отец и Жуков были слишком разными людьми, психологически противоположными. Однако необходимый для совместной работы паритет был установлен изначально и неукоснительно соблюдался. Вот как он был установлен. О довоенном, еще в Белоруссии, знакомстве Жукова с отцом, мне рассказал старинный папин друг Иван Николаевич Буренин. По его словам, при их знакомстве Жуков, будучи чем-то раздражен, повел себя, как привычно, то есть приветствовал отца с включением ненормативной лексики. И к своему удивлению получил – от младшего по возрасту, должности и званию – аналогичный ответ, чему удивился. Еще больше удивился сам Иван Николаевич, не знавший за отцом обыкновения прибегать к такой лексике. Затем Жуков поздоровался заново, уже в рамках вежливости, видимо, отдавая должное неожиданному отпору. Вообще же к крику и мату отец никогда не прибегал – об этом говорят буквально все знавшие его и на фронте, и в послевоенные годы. Все сходятся на том, что контраст между приказным, подчеркнуто военным стилем Жукова и папиным – всегда на «вы», по имени-отчеству, не повышая голоса (что не исключало, конечно, требовательности) – был разителен и не всем пришелся по душе. Вы спрашиваете про назначение отца министром. Мне по малолетству это не запомнилось, но мама рассказывала, что тот октябрьский день помнится ей как один из самых тяжелых. Папа вернулся домой чернее тучи, ужинать не стал, сказал: «Поедем на дачу». Ни одного слова за дорогу. И пока гуляли – долго, до темноты – ни одного слова. Мама хорошо распознавала ситуации, исключающие вопросы. Наконец на крыльце появился мамин брат: «Родион Яковлевич, радио сказало, что вас министром назначили!» И тут уже мама не сдержалась: «Что ж ты не отказался?». «Поди откажись», – ответил отец. И больше ни слова. С тяжелым сердцем папа принял новые обязанности. Не буду рассуждать, почему, ничего не хочу домысливать. Может, понимая, как велика ответственность, он предвидел трудности самого разного рода. Что же до отношений к Жукову при перемене ролей, то папин адъютант Александр Иванович Мишин говорил мне, что вскоре после назначения, завершая партийную конференцию, на которой, как водится, прежние подлипалы не преминули вылить на Жукова ушат грязи, отец ясно сказал, что смещение – не эквивалент гражданской казни и не повод к улюлюканью: «Сделанного Жуковым у него никто не отнимет». – Что ваш отец считал самым важным в своей работе в послевоенные годы? Многие историки отмечают, что его главной задачей было наращивание военной мощи страны, но при этом при нем же было проведено сокращение Вооруженных сил. – Одно другому не противоречит. Послевоенное сокращение было насущной необходимостью, это все понимали. Как и то, что проводить его следовало осторожнее, а этим качеством не всегда обладали те, кто конкретно этим занимался на местах, и инстанции, стоящие выше министра обороны. А о трудностях другого рода – несовпадениях по тем или иным вопросам с Хрущевым, судить не могу. Знаю лишь, что они были. Тогда, в шестидесятые, главной отцовской заботой стало перевооружение армии, для которого были нужны новые, совершенно иначе подготовленные кадры. Об этих раздумьях свидетельствует запись в его записной книжке 58-го года: «Как воздух необходима нам сейчас военная интеллигенция. Не просто высокообразованные офицеры, но и люди, усвоившие высокую культуру ума и сердца, гуманистическое мировоззрение. Современное оружие огромной истребительной силы нельзя доверить человеку, у которого всего лишь умелые, твердые руки. Нужна трезвая, способная предвидеть последствия голова и способное чувствовать сердце – то есть могучий нравственный инстинкт. Вот необходимые и, хотелось бы думать, достаточные условия». Правда ведь, есть ощущение, что эти слова написаны сегодня? И еще одна запись, датированная 1959 годом: «Третья мировая война неизбежно станет войной ядерной и, следовательно, гибельной для всего человечества. В ядерной войне не будет победителя. И сейчас, когда мы ценой невероятных, самоотверженных, героических усилий всего народа обрели военную мощь в ее современном понимании и тем самым подтвердили свое право голоса в мировом сообществе, надо осознать величайшую ответственность, ложащуюся на нас в новых условиях, и ясно представить себе, о чем идет речь. Человечеству угрожает ядерное самоистребление. И пока еще не поздно, надо услышать голос разума и голос сердца. Мы должны растопить лед отчуждения между народами и государствами. Человеку нужна власть только над самим собой». Мне кажется, и сегодня стоит задуматься над этими словами. Фотографии предоставлены Н.Р. Малиновской
