Карантинная рапсодия Проведенное поэтом время в изоляции в 1830 году из-за эпидемии холеры оказалось самым продуктивным периодом в его жизни. В конце лета 1830 года Александр Пушкин находился в мучительном и раздраженном состоянии. Весть о холере, проникавшей из Азии и Европу, беспокоила его меньше всего. Его помолвка была на грани срыва, финансовое положение было сложным, а его неоднозначные отношения с царем становились невыносимыми. Николай I, лишенный юмора безжалостный автократ, начал свое правление с казни пяти аристократов, возглавивших в 1825 году направленное против него восстание декабристов. А еще 120 заговорщиков были направлены в ссылку в отдаленные части Российской Империи. Многие из них были близкими друзьями Пушкина. Он сам годом ранее был вынужден направиться в изгнание в имение своей матери по причине своих атеистических взглядов. Если бы он находился в Санкт-Петербурге, он был бы среди восставших, о чем он сам откровенно сказал, когда его пригласили на встречу с царем. Освобождение и помилование самого популярного в России поэта было направлено на то, чтобы успокоить российскую элиту. Кроме того, Николай пообещал быть персональным цензором Пушкина, заняв таким образом место обычного цензора. На практике это означало, что Пушкин должен был обсуждать с царем любое свое произведение, а также ему было гарантировано особое внимание со стороны графа Александра Бенкендорфа, основателя российской тайной полиции. Пушкин задыхался, ему не хватало воздуха, и он не находил себе места. Он попросил предоставить ему возможность совершить путешествие — в Европу, в Китай или куда-нибудь в другое место, однако его просьбы постоянно отклонялись. Короткая поездка для участия в войне на Кавказе — в России это была популярная опасная зона в тот романтический период — стала основанием для унизительной отповеди со стороны Бенкендорфа. Подобного рода политическая напряженность ставила под угрозу его планы относительно женитьбы. 30-летний Пушкин очень хотел устроить себе частную семейную жизнь, огражденную как от государства, так и от своих поклонников (подобный импульс нарушал романтическое представление о поэте как об одиноком человеке с разбитым сердцем, и то же самое можно сказать о его взглядах на литературу как профессию). Однако его предполагаемая теща волновалась по поводу брака своей 17-летней красивой дочери Натальи Гончаровой с находящимся под наблюдением человеком. По просьбе Пушкина Бенкендорф написал письмо, в котором он сообщил, что просто дает дружеские советы поэту, а вовсе не следит за ним. Однако существовало еще одно препятствие: мать Натальи настаивала на приданом, а поскольку ее финансы были в беспорядке, предоставить его должен был сам жених. Но у Пушкина, зарабатывавшего деньги только своим пером, не было дополнительных финансовых средств для реализации ее плана. На фоне всех этих драматических событий Пушкин был вынужден поехать в Нижегородскую провинцию, расположенную в 400 километрах (250 милях) к востоку от Москвы, чтобы формально стать собственником Болдино, небольшого имения, в котором раньше жил его дед и которое теперь стало свадебным подарком его отца. Как раз перед отъездом и после весьма неприятной встречи с матерью Натальи, Пушкин сообщил своему другу и издателю Петру Плетневу о своем грустном и подавленном состоянии. Вот цитата из его письма: «Жизнь жениха 30-летнего хуже 30-ти лет жизни игрока… Черт меня дернул бредить о счастье, как будто я для него создан». Очень миленькая особа (Une très jolie personne) Столкнулся он и с последним по счету источником раздражения — осень была самым любимым временем года для Пушкина и самым продуктивным. Именно осенью он написал свои лучшие произведения. Но теперь, казалось, он будет занят подготовкой свадьбы, которая может вообще не состояться. 1 сентября он выехал из Москвы в надежде вернуться через пару недель. Вероятно, его музы в этот момент улыбались. Пушкин путешествовал налегке, он взял с собой несколько рукописей, а также томик английских стихотворений, содержавший также «драматические сцены» Барри Корнуолла (Barry Cornwall), английского поэта, настоящее имя которого Брайан Проктер (Bryan Procter), а также шотландца Джона Уилсона (John Wilson). Через три дня он добрался до Болдино — это было поместье 18 века, окруженное монотонной безлесной степью и бедными крестьянскими домами, а еще там было кладбище и торчащими черными деревянными крестами. Он планировал провести там ровно столько времени, сколько будет нужно. Но уже спустя пять дней, 9 сентября 1830 года, он оказался в условиях режима самоизоляции. Эпидемия холеры добралась до Нижегородской губернии, и эта территория была отгорожена от остальной страны для того, чтобы остановить ее распространение. Неожиданно Пушкин почувствовал себя спокойным и удовлетворенным. Все его тревоги — а также их причины — отошли на второй план. «Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю, — написал от Плетневу. — Ты не можешь себе представить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Что за прелесть здешняя деревня! Езди верхом, сколько душе угодно, пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает». В тот день он написал гротескную повесть под названием «Гробовщик», в которой ее герой приглашает своих мертвых клиентов на новоселье. Пушкин был настроен весело и игриво. Он болтал с крестьянскими девушками, а еще сходил в местную церковь, где произнес шутливую проповедь. «И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. — сказал он, обращаясь к крестьянам. — А если вы будете продолжать так, то вас будут сечь. Аминь». Оказавшись за пределами нескольких карантинных кордонов и в окружении свирепствовавшей болезни (Пушкин назвал ее «очень миленькой особой», une très jolie personne), он почувствовал себя необыкновенно свободным и счастливым. Эти три месяца, проведенные им в Болдино, стали самыми продуктивными в его жизни. Он, наконец, смог закончить «Евгения Онегина» — оригинальный роман в стихах, над которым он работал в течение семи лет и который станет классическим произведением русской литературы, — а также целый ряд драматических набросков, основанных на взятых им с собой британских материалах, которые он озаглавил «Маленькие трагедии». «Неизъяснимы наслажденья» Пушкин, которому ни разу не было позволено выехать за пределы России, оказался затерянным в деревне, где «и дождь, и снег, и по колено грязь», однако он, тем не менее, переносится через исторические эпохи, страны и жанры — от средневековой французской башни в «Скупом рыцаре» до Вены в «Моцарте и Сальери». В «Каменном госте» Пушкин проводит своих читателей от ворот Мадрида к балкону одной из любовниц Дон Гуана, где «ночь лимоном И лавром пахнет, яркая луна Блестит на синеве густой и темной. И сторожа кричат протяжно: Ясно!» (the night/Of laurel and of lemon smells; the moon…/All gleaming in the deep and darkling blue…/The watchman calling out his long: All's well! Перевод Джеймса Фэлена (James Falen). Как сказал Достоевский, Пушкин был способен «вместить чужие гении в душе своей, как родные». Этот всплеск творческой энергии был связан не только с освобождением от мучительных забот. Угроза холеры и риск смерти подбадривали его. Как отметил литературовед Юрий Лотман, представители целого поколения русских аристократов, рожденные в конце 18-го и в начале 19-го века, сформировались под влиянием романтизма, а также были вдохновлены наполеоновскими войнами и европейскими революциями. Для них смерть ассоциировалась с молодостью и мужеством, а не с пожилым возрастом и болезнями. «Раны вызывали не сожаление, а зависть», — подчеркивал Лотман, имея в виду времена Пушкина. В тот период в стране, в которой слежка, цензура и унижение были нормой, риск быть убитым вражеской пулей или даже в результате природной катастрофы предоставлял извращенную возможность для чести и свободы — а это были две вещи, которые Пушкин больше всего ценил. Чувство личной свободы и неповиновения является лейтмотивом «Пира во время чумы», последней и самой короткой повести из написанных в Болдино «Маленьких трагедий». Действие происходит в Лондоне губительным летом 1665 года, и Уилсон рисует жуткую картину пустого города, по которому едут «жуткие телеги, заполненные человеческими телами» (a miserable cart/Heap'd up with human bodies). Однако Пушкин фокусирует свое внимание на одной единственной сцене, в которой несколько молодых людей устраивают спонтанную пирушку на улице в память об умершем друге. Центральное место в этом произведении занимает собственный гимн Пушкина, который «председатель», организатор этой пирушки, посвящает эпидемии, ставшей уже причиной смерти его жены и матери: «Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении Чумы. Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог. Итак, — хвала тебе, Чума! Нам не страшна могилы тьма, Нас не смутит твое призванье! Бокалы пеним дружно мы И девы-розы пьем дыханье, — Быть может… полное Чумы! (There's rapture on the battleground, And where the black abyss is found, And on the raging ocean main, Amid the stormy waves of death, And in the desert hurricane, And in the Plague's pernicious breath. For all that threatens to destroy Conceals a strange and savage joy- Perhaps for mortal man a glow That promises eternal life; And happy he who comes to know This rapture found in storm and strife… We'll sip the rosy maiden wine And kiss the lips where plague may lie!) Когда его заключение закончилось, Пушкин, наконец, женился на Наталье. В 1837, после того как его свояк попытался соблазнить ее, Пушкин был убит на дуэли. Но, на самом деле, у него не было желания умереть — скорее, близость смерти заставляла его чувствовать себя живым. Когда в 1831 году возникла вторая волна холеры, Пушкин проводил медовый месяц в идиллической имперской резиденции в пригороде Санкт-Петербурга. Оттуда он вновь написал Плетневу, страдавшему от депрессии: «Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу… Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев… дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши старые хрычовки, а детки будут славные, молодые веселые ребята. Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».
