Роб Шнайдер о комическом амплуа, границах юмора и своей семье

В 17 лет Роб Шнайдер бросил колледж, чтобы построить карьеру комика. В начале своего пути он выступал на разогреве у более опытных коллег, позже оттачивал мастерство в шоу Saturday Night Live. Сегодня Шнайдер — знаменитый актёр, известный по таким фильмам, как «50 первых поцелуев», «Цыпочка», «Одноклассники» и многим другим. В интервью-шоу Dennis Miller + one на RT Роб Шнайдер порассуждал о границах дозволенного в юморе, поделился воспоминаниями о молодости на телевидении и рассказал об успехах своей дочери Эль Кинг. — Шоу «Субботним вечером в прямом эфире» (Saturday Night Live) — настоящий инкубатор. Оно замечательное и головокружительное, но это всё равно что учиться в медицинском: если ты отстал, то уже не нагонишь. Так что тут прекрасная почва для чёрного юмора. И я помню, как мы с вами смотрели на людей, которые не справляются. — Да, там или пан, или пропал. И если ты начинаешь тонуть, то всегда у всех на глазах. Безусловно, в таких случаях следует быть толстокожим. Но в то же время нужно сохранить способность чувствовать, чтобы впитывать всю эту энергетику и понимать, в каком невероятном действе ты участвуешь. Это выжимает тебя, как губку. Но потом в какой-то момент ты вдруг осознаёшь, что уже отработал на шоу сотню часов. Мне очень нравилось, что если ты написал шутку и Деннис её оценил, то она будет озвучена в самой важной части программы — новостях. Ведь люди смотрели шоу, чтобы узнать, что обо всём этом думает Деннис. То был своего рода ориентир, попытка найти рациональное зерно в сумасшедшем мире. В каком-то смысле сейчас такого больше нет. Даже не знаю, кто ныне занимает эту нишу. Когда я смотрю выступления комиков вроде Дэйва Шапелла, то уделяю не меньшее внимание его аудитории: вижу, как отчаянно люди ждут — буквально умоляют, — чтобы он нашёл какую-то логику в этом чокнутом мире. Чтобы предстал моральным ориентиром для общества. Ведь мир совершенно обезумел. — На днях я смотрел эпизод выступления Билла Бёрра о свиданиях с девушкой, которой нравится пожёстче, в эпоху #MeeToo. Когда он затронул эту тему, я про себя подумал: «Как он ходит по такому тонкому льду?» Но он справился на все сто. В самый подходящий момент поднажал, потом вовремя хохотнул и мастерски обошёл все подводные камни, не сев на мель. Кому-то это всё-таки удаётся, но таких ребят мало. — Да, верно. Даже Сара Силверман на пике «формы» говорила: «Это кошмар! Эта тема — табу. Кто осмелится посвятить ей номер?». А потом узнаёшь, что она всё-таки на это отважилась! Сара подступается к теме так, что зрители расслабляются, и потом просто переходит к делу. Мне кажется, болтать можно о чём угодно — при должном подходе. Кто-то говорит: «Эти темы под запретом». Но всё зависит от того, как к ним подступиться. Знаю, что меня будут резко критиковать за шуточки на тему американских азиатов… Но я, правда, отмечаю, что в нынешний переломный момент нашей истории, когда люди очень негодуют и так же открыто об этом говорят, устраивая протесты, азиаты публично не озвучивают… А как я отношусь к азиатам: в нашей семье по линии моей мамы течёт филиппинская кровь. Азиаты обычно говорят: «Сейчас у нас тут дела идут хорошо. Давайте просто сохранять спокойствие и держаться от этого подальше. У нас всё хорошо. Нас в этой стране принимают, нас всё устраивает». Я действительно рос с такой установкой, поэтому попытался раскрыть этот момент в выступлениях. Я говорю: «В США не увидишь бездомных азиатов. Ни одного. Потому что они рассуждают так: «Да ну, к чёрту! Мы найдём другой выход. Будем зарабатывать хоть педикюром». — Знаете, что любопытно, Роб? Сейчас, рассказывая свои личные истории, люди рискуют навлечь на себя гнев критиков, которые только и ищут какой-нибудь пустяковый повод для обиды. — Не то слово. Это что-то невообразимое. Когда люди оскорбляются за кого-то другого — это просто предлог, чтобы понегодовать. — Я посмотрел фильм «Не та девушка», где в главной роли снялся Дэвид Спейд, и вы в образе отбитого моряка просто сразили меня наповал. — Да уж, чем дурнее персонаж, тем лучше. Дураки мне удаются на славу. Получив роль, я спросил у создателей фильма, что нужно делать. У меня был неопрятный вид: усы, борода, «гнездо» на голове. Они сказали: «Приезжай сюда на пару дней. Обгоришь на солнце — и начнём съёмки». — Помню, как мы познакомились. Я тогда жил в долине Сан-Фернандо, снимался в «Субботним вечером в прямом эфире» и нередко наведывался в заведение Jerry's Famous Deli. Там вас и встретил. — Так и есть. Как-то я выступал на «разогреве» перед вашим шоу в одном кафе в Сан-Франциско — где-то в районе Хейт-Эшбери. Сан-Франциско по меркам того времени был островком настоящего либерализма. Иными словами, там ваши идеи находили поддержку, там царила истинная свобода слова. Не было никакой избирательности в духе: «О таких идеях мы и слышать не хотим». Полная открытость. Твоё творчество там поддерживали. Вы, как человек с уточнённым вкусом, хотели посмотреть интересные места в округе. Помню, вы, я и Уоррен Томас целыми днями шатались по району Рыбацкой пристани и весело проводили время. Мне запомнилась одна шутка из вашего славного репертуара. Мы тогда обсуждали убийство Кеннеди — ну, а что ещё делать трём юмористам в районе Рыбацкой пристани в Сан-Франциско? Шутка была о Джеке Руби: «Шериф! А этот как сюда попал?» — «Это владелец местного ночного клуба, он при оружии...». — «Пускай заходит!» — Вот такой градус безумия, но при этом оно заставляет вас задуматься. Вы обыгрываете подобные моменты довольно жёстко — в том же духе, что и Крис Рок после теракта на Бостонском марафоне. У меня тогда было выступление в Нью-Йорке, а я и не знал, что Крис Рок живёт именно там. Он вдруг выходит ко мне на сцену, — дело было в небольшом театре — я передаю ему микрофон. И тут он выдаёт такую шутку (а надо понимать, что буквально только что прогремели взрывы на Бостонском марафоне): «А знаете, где заложили бомбу на том марафоне? В самом его конце — у финишной прямой. Только представьте: ты пробежал 42 километра, и вдруг кто-то кричит тебе: «Беги!». — Да, знаю такую шутку… — Я бы и не подумал так шутить. Но Крис Рок совершенно выдающийся юморист. Как и вы. — У вас очень едкий и сардонический юмор, но помимо этого в вашем творчестве много интересных нюансов и ответвлений. Например, мне всегда казалось, что вы лучше всех изображаете Элвиса Пресли. И поэтому вижу определённую иронию в том, что у вашей дочери потрясающие музыкальные данные. Ведь вы совершенно бесподобно пели за Элвиса. Уже не помню, какую песню вы обычно брали? — Конечно же, It's Now or Never, какую же ещё! Главное в пародии — не пытаться изобразить человека идеально, а создать свою интерпретацию. Нужно слиться с его образом и петь. Буквально с десятилетнего возраста я обожал петь его песни, так что это получалось само собой. Песни других исполнителей я вытянуть не мог, но вот композиции Элвиса давались мне прекрасно. Моя дочь Эль — прирождённый музыкант. Она очень рано взялась за гитару. Записывая новый сольник, я пригласил её спеть со мной песню. Говорю: «Выбирай любую». Она остановилась на Рое Орбисоне. Мы исполнили её вместе, и вышло очень мило. — К слову о вашей дочери. Она у вас просто невероятный талант! Когда стало понятно, что ваша дочь — гений? Расскажите мне о ней. — Спасибо за добрые слова! Она буквально росла за кулисами и постоянно находилась около меня, будь то на съёмках программы «Субботним вечером в прямом эфире», когда ей было три года, или на съёмочных площадках различных фильмов. Ей даже доставались эпизодические роли и всё такое. Но она хотела всего добиться сама и всегда обожала музыку. Где-то в 16-летнем возрасте дочь взялась за неё всерьёз. В то время она осознала, чего действительно хочет от всего этого. У неё был небольшой контракт на запись демо-альбома с Warner Brothers. Но это ничем не закончилось. Она серьёзно углубилась в музыку и несколько лет спустя, когда ей было около 19-ти, выбрала свой путь. Я очень рад, что она занимается тем, что любит. Кроме того, пытаться выйти из тени знаменитого родителя — занятие невесёлое. Для всех вокруг ты вечно «ребёнок того-то». Но моя дочь нашла себя, и она великолепна. Очень мило, что она позволяет мне разделить с ней часть такого невероятного успеха. И я пригласил её принять участие в моём концерте. Кстати, он закрывается нашей совместной песней. — Очень трогательно. Незадолго до начала программы я разговаривал с Дэной Карви — с ним я общаюсь теснее всего, — и он мне рассказывал про свой трёхчасовой телефонный разговор с Джимом Дауни. Если вдруг кто не знает: Дауни — это, пожалуй, самый важный человек в истории программы «Субботним вечером в прямом эфире». — Несомненно. И, кстати, трёхчасовая беседа с Дауни — это вы ещё легко отделались. Считайте, повезло. — Это просто напомнило мне о былых деньках. Так происходит всегда. Эти громкие и безумные ребята ничего для тебя не значат, пока ты сам не окажешься в этом кругу. Но сейчас, находясь по другую сторону баррикад, я вспоминаю былые деньки и невероятно признателен Лорну Майклзу за этот незабываемый опыт. — Я как раз недавно о нём думал. Человек, который заставляет мечты сбываться. Помню, когда мы с вами работали на шоу, начальное представление участников программы длилось дольше, чем она сама. В труппе было человек 37. Но показать себя мог каждый. Если кто-то написал скетч, то его зачитывали перед всеми остальными участниками программы. И если скетч вызывал бурю смеха, то в 99 случаях из 100 его ставили в эфир. Потому что люди стремились сделать шоу максимально смешным. И ты глазом моргнуть не успеваешь, как уже всё завертелось — ты бегаешь по коридорам, вносишь мелкие правки, а потом вдруг замираешь на месте и понимаешь: «Постойте, это Нил Янг там поёт, что ли?». Просто уму непостижимо. Ты готов умереть, чтобы послушать такого исполнителя, а вот он стоит прямо перед тобой. Или на сцене, как ни в чём ни бывало, поёт Энни Леннокс. Полную версию интервью смотрите на RTД.