«Золотая Маска» online: «Преступление и наказание»

В целом спектакль обманывает привычные ожидания, не оставляет возможности стереотипного взгляда, но тем самым парадоксально возвращает к сути романа. К борьбе идей, к тому, что Бахтин назвал самосознанием, повернутым вовне, напряженно обращенным к себе, к другому, к третьему. А значит, в театральном смысле спектакль самого эпатажного режиссера наших дней оказывается абсолютно традиционным: в центре его внимания актеры и их диалоги с партнерами. Марина Игнатова, Дмитрий Лысенков, Александр Новиков, Валерий Дегтярь, Илья Дель, Алексей Ингелевич, Мария Зимина тонко и мастерски отключают нас от всего арсенала приемов театральной режиссуры ХХ века, чтобы вернуть к простоте и подлинности реалистического человека и слова на сцене. Можно ли придумать операцию радикальнее? Ответ за вами.

В этом спектакле вы не увидите Достоевского кричащего, страдающего, рыдающего. Здесь Достоевский спокойный, скорее рациональный, а не эмоциональный. Все эмоции здесь спрятаны внутрь. Сам подход к «преступлению» здесь (не способ изложения), действительно, тарантиновский. В том смысле, что у Тарантино смерть не рассматривается как драма, она – только эпизод жизни. Из истории Раскольникова изъяты моменты физических мучений, хотя сохранены и текст, и структура романа. Но при этом каждый монолог изъят из зоны нравственных и моральных мучений. Вот что здесь от Тарантино.

В «Преступлении и наказании» Богомолов лишает роман привычной почвы. Все что угодно, оказывается, может происходить со старухой-процентщицей, хоть и вовсе ее не будь, какими угодно могут быть герои – видали мы и ангелоподобного мученика Родю, и злобного наполеонишку, романтическим циником представал Порфирий Петрович и зажившимся на свете Иваном Карамазовым, светочем добродетели бывала Соня и размалеванной девкой с Сенной, – но нервничали, мучились, горячились и пламенели все, впадали то в истерику, то в судороги, то обратно – это-то уж вынь да положь! У самого Достоевского написано! Его лихорадочный стиль ни с каким иным не спутаешь – а уж заразителен сверх меры! Оттого и покусился режиссер не на что иное, а на знаки препинания. Разобравшись же с ними, получил вот что. Истерика упразднилась как-то сама собой. Никакого «какой вы бледный нынче», «да вы дрожите», никаких нервических судорог, горячек и обмороков, никакой ажитации не осталось и в помине. Лишенные эмоционального перегрева персонажи словно утратили естественное право на высказывание – говорили много, даже очень, но без той простительной страдальческой самоуверенности, которую придают речам героев их болезненное состояние и непрекращающаяся мука. Лихорадочный бред – залог сочувствия, по крайней мере – внимания. (Если помнить, что для иного чувствительного зрителя «надсадно орать» в нашем театре все еще означает «очень хорошо играть» и даже «цеплять», спектакль Богомолова и впрямь преступление.)