Иранский вымышленый документ о революции и жизни
23 января 1965 года лейтенант тайной полиции Бабак Хафизи ( Амир Джадиди ) получает задание отправиться на остров Кешм, куда ссылают политически неблагонадежных, для расследования обстоятельств гибели заключенного. Там, в остове корабля, невесть как оказавшемся среди скал у старого кладбища, обнаруживают висельника. На месте Бабак быстро понимает, что смерть была насильственной, а не добровольной, и решает остаться для выяснения подробностей. Местный житель предупреждает об опасности: после похорон земля «откроет рот» и содрогнется. Молодой человек совету не внимает, но ночью здесь основательно встряхивает, хотя округа безмятежно спокойна. Лейтенант едет в столицу, чтобы вернуться оттуда с двумя друзьями — звукооператором Кейваном ( Эхсан Гударзи ) и инженером Бенамом ( Хомаюн Ганизаде ) — и разобраться с природой случившегося. После 13-минутного пролога, в котором герои, отвечая на вопросы майора тайной полиции, вспоминают о событиях недельной давности, под мощный электронный звукоряд наконец появляются название фильма и титр «Основано на реальных событиях». Однако вместо ожидаемого продолжения истории на экране возникают сцены из какого-то старого иранского фильма. А после них — на фоне современного интерьера сам режиссер сообщает об однажды случившейся в бабушкином доме сантехнической катастрофе. Во время спасательной операции дедова кинонаследства, в том числе и всех копий его дебюта «Кирпич и зеркало» (именно оттуда и был отрывок), Хагиги наткнулся на жестяной ящик, где среди прочего лежали кинопленки, книжки с записями на немецком и ветхие фото, на которых были запечатлены трое мужчин с новорожденным ребенком. В одном опознали Кейвана, работавшего на съемках первой картины Эбрахима Голестана и в процессе куда-то пропавшего. Самое замечательное в «Драконе» — то, как режиссер морочит голову зрителям. По документальным свидетельствам восстанавливается ход событий, случившихся в разгар «белой революции». Линейность повествования то и дело прерывается — в ретроспективную историю Хагиги вставляет цезуры: реплики очевидцев о том времени, людях, тайной полиции CABAK, антиправительственном обществе Хозвареш и его участниках, внедрявшихся в госорганы, «Рае» Бахрама Садеги. Будет тут и краткий экскурс в историю Персии XVII века — с участием английского мореплавателя Уильяма Баффина. Однако воспоминания больше отдают беллетристикой, чем оказываются надежным источником информации, и еще сильнее запутывают расследование. Даже тому, что сообщает в камеру сам режиссер следует доверять лишь частично, или не доверять вовсе. По всему фильму в изобилии рассыпаны множественные метафоры и символы — религиозные, исторические, этнографические и т.д. — требующие разгадывания и распознавания. Иранское кино, живущее в системе жестких ограничений, вообще щедро на приемы такого рода. Смешение жанров (мокьюментари, триллер, детектив), отсылки к недавней истории страны, дань уважения мировому кино, в первую очередь американскому (не зря красавец лейтенант так напоминает героев нуаров), наверняка имеющиеся цитаты из иранских картин — из всего этого складывается прихотливый киноузор. Как минимум трижды возникают внутренние переклички: история девушки на фото начала века — дочери смотрителя кладбища, им же убитой, рифмуется с судьбой дочери местного эскулапа; британец Баффин, с которым и связывают появление корабля на суше, погиб на острове Кешм 23 января 1622 года; и, наконец, сюжет с младенцем открыто связывается с фильмом деда Мани Хагиги. Офицер CABAK, допрашивающий трех сверх меры любопытных мужчин, вовсе не тот, кем кажется. Да еще и играет сам себя, пусть и постаревшего на полвека: автор будто бы познакомился с ним в процессе подготовки к фильму и пригласил сняться. К финалу история все больше напоминает бесконечные и необъяснимые для непосвященных тексты, вязью которых покрывал стены корабля ссыльный марксист-ленинист. Хагиги же от создания такой кинореальности — замысловато сконструированной, живописно снятой, впечатляюще озвученной — получает заметную радость. И все же до конца так и остается непроясненным — что или кого режиссер называет драконом. Тайную полицию шаха? Его власть? Его окружение? Или это тревожное предчувствие тех невзгод, что начали твориться в Иране с приходом 1970-х и протянулись дальше — установление однопартийного режима в 1973-м, затем эмиграция и смерть последнего шаха из династии Пехлеви, исламская революция 1979-го и кровавая восьмилетняя ирано-иракская война? Можно продолжать строить догадки. А можно просто получить удовольствие от фильма, в котором нет спецэффектов, супергероев, претенциозности и пустого философствования, но есть все то, за что иранский кинематограф давно полюбился миру: тонкость, обманчивая безыскусность, интеллигентность и двойственность, так присущая Востоку.