Булыжник для витрины капитализма

«НОВЫЕ ВРЕМЕНА» / MODERN TIMES «Новые времена» — это не только вершина Чаплина. Это его Голгофа. Все дальнейшие гонения на артиста оказались связаны с этой творческой дерзостью. Невозможно понять историков Голливуда, которые высокомерно не замечают этого фильма, предпочитая рассказывать о детективах и мюзиклах 1936 года, которым три копейки цена. «Новые времена» — это событие даже не года, а десятилетия. Этот фильм оправдал Голливуд. Он оправдал его как место, где может быть сотворено независимое кино. И дикость заключается в том, что в свободной стране автора за это распяли. На кинофабрике нашёлся один человек, который посмел взяться за политическую сатиру. Комедиографов было хоть отбавляй. Все они были не глупы и не слепы. Все видели, что капитализм показал себя с какой-то особо омерзительной стороны. Он породил кризис перепроизводства и вместе с ним — голод и нищету. Продукты предпочитали зарыть или утопить в океане, а не отдать голодающим. Жилые дома предпочитали разрушить, чтобы не платить за аренду земли. Марши голодных и бездомных разгонялись при помощи полицейских дубин и револьверов частной охраны. При этом система любовалась собой. Она твердила о возможности преуспеть, которая дана гражданам свободного мира. Она манила образами американской мечты: частными особняками и жирными индейками в холодильниках. Никто в Голливуде не посмел долбануть по витрине капитализма. Люди кино шагали в плотном строю и с песней. А Чаплин заехал по этой витрине так, что звон разнёсся по всему миру. Путь к «Новым временам» оказался долгим. После выхода «Огней большого города» Чаплин впал в депрессивное состояние. С ним такое случалось: вдруг приходила мысль, что вершины покорены и двигаться некуда. А здесь ещё добавилось ощущение одиночества. Немое кино ушло в прошлое, а он пытался доказать миру и себе самому обратное. Его изводили мысли о своей старомодности. Ему вдруг захотелось сбежать в Китай — раствориться в ландшафте Поднебесной. Эти планы наводили ужас на сотрудников фирмы «Чарльз Чаплин продакш», чьи судьбы целиком зависели от психологического состояния босса. Всё изменило знакомство с Полетт Годдар — 20-летней танцовщицей, которую окружение комика возлюбило до обожания. От депрессии Чаплина не осталось следа. Он загорелся желанием снова заявить о себе. Вообще, голова Чаплина была интересно устроена. В ней соседствовали взаимоисключающие убеждения. Великий комик жаждал социального равенства, но признавал, что своим процветанием Запад обязан капитализму. Он боготворил прогресс, но страшился машин — их возрастающей роли и власти. Он был мечтателем и прагматиком одновременно. Чаплин оказался весьма нетипичным миллионером. Огромное состояние снобом его не сделало. Он знал, что такое нужда, поскольку сам был родом из бедности. Он сочувствовал обездоленным и размышлял над тем, как победить нищету. Он написал проект «Спасение экономики» — утопический план создания оригинальной кредитной системы, способной всех осчастливить. Он раздавал интервью, сумбурно излагая свои тревоги. Журналистов подкупала его искренность, и они вступали с ним в откровенные разговоры. Один из них поведал Чаплину о конвейерном производстве в Детройте, где молодые парни за четыре-пять лет сходили с ума. Комик вдруг понял, что ему подсказали идею фильма. Путь от идеи до премьеры занял три года. Два из них было потрачено на сценарий, который оказался крепок, как никогда. Чаплин создал блистательный памфлет. Он не побоялся жёстких, прямолинейных метафор — сравнил овец, которых гонят на убой, с рабочими, бегущими на свои фабрики. Он высмеял новые времена, когда власть и бизнес соединились и породили динозавра, который питался людьми. Он показал систему, которая впадала в безумие. Она не только придумала конвейерный способ производства, но и пыталась машинизировать человека, без которого пока не могла обойтись. Чаплин показал, как был наэлектризован воздух в Америке тридцатых годов. Его Бродяга поднимает красный флажок, упавший с грузовика, и машет им, чтобы привлечь внимание водителя. И за его спиной тут же выстраивается демонстрация протеста. Чаплин высмеял образ американской мечты — домик с райским садиком и дойной коровкой. Ради своего гнёздышка, где можно мило устроиться, его герою страстно захотелось работать. У него долго не ладилось. Устроившись разнорабочим на верфь, он утопил судно, а, служа ночным сторожем, напился с грабителями. Но потом привалила удача. У Бродяги и его возлюбленной проявились таланты. Они стали выступать в забегаловке. Счастье уже было не за горами, но система не позволила воплотиться мечте. Она выслала ищеек по следу девушки, чтобы упечь её в казённый приют. Чаплин показал бесчеловечность крупного капитала и обманчивость миражей. Конечно, он сотворил карикатуру, но эта карикатура была правдива. Что-то было просто взято из жизни — «райский домик» бродяг, например. В таких сараях, проходящих по категории «не Букингемский дворец», в те годы ютились многие. Сатира только тогда бьёт в цель, когда оказывается правдива по сути. Иначе её воспринимают как клевету. Чаплин не знал, что делать со своими героями? Поначалу он запихнул Бродягу в психушку, а девушку сделал монахиней. Но потом переделал финал. Двое влюблённых обрели дом. Им стала дорога — та самая дорога, на которую через два десятилетия укажут обществу битники. Они решили шагать по ней, не причиняя никому зла и пробавляясь чем придётся. «Мы проживём!» — обещал финальный титр. Чаплин работал с огромным подъёмом. Возможно, это был лучший период в его жизни. Одни скандалы канули в прошлое, а время других ещё не настало. Он был влюблён, и его муза, блистательно сыгравшая беспризорницу, оказалась ещё и прекрасным опекуном. Она заботилась о том, чтобы Чарли не надорвался. А у него были все шансы загреметь в госпиталь. Комик работал на износ, до изнеможения. Приезжая домой, он не всегда мог самостоятельно выбраться из машины и засыпал в ожидании ужина. В последние недели просто переехал на студию. Премьера прошла отлично. Зрители осаждали кинотеатры. Но потом интерес спал, и Чаплин, полагая, что это провал, уехал с Полетт в Китай. По возвращении их ждали две новости: хорошая и плохая. Первая: фильм бьёт рекорды кассовых сборов. И вторая: на лбу маэстро отныне красуется несмываемая печать — «коммунист». "ЖЕЛАНИЕ» / DESIRE В 1936 году Марлен Дитрих сошла с пьедестала, на который её возвел Джозеф фон Штернберг. К тому времени образ надменной красавицы с холодным взглядом и сверкающей чешуей, как у балтийской селёдки, осточертел всем. Если «Марокко» и «Шанхайский экспресс» произвели фурор, то последующие фильмы прошли бесшумно. Экзотическая мелодрама «Дьявол — это женщина» вообще провалилась в прокате, несмотря на упоение, с которым Дитрих играла бессердечную испанскую искусительницу, и мастерство Штернберга-оператора. Актриса объявила, что влюблена в этот фильм и полна решимости дальше сниматься у своего кумира и повелителя. Однако на «Парамаунте» рассудили иначе. Там сочли, что эту пару пришло время разъединить, пока они не утонули и утянули за собой студию. Дитрих бурно запротестовала. Демонстрируя преданность тому, кто сделал её звездой, она отказалась работать с другими постановщиками. Однако мастер неожиданно убедил её не упорствовать. Так был положен конец шестилетнему союзу Дитрих и Штернберга. Их творческий брак был расторгнут. Актриса пошла по рукам. В комедии «Желание» она сыграла ловкую авантюристку, которая обчистила известного на весь Париж ювелира. Сценарий написал Эрнст Любич, немецкий режиссёр, обласканный в Голливуде и ставший художественным руководителем «Парамаунта». Автор лёгких и веселых картин задался целью «очеловечить» Дитрих. Роль воровки для этого подходила как нельзя лучше. В «Желании» партнёром актрисы снова стал Гарри Купер, «всё такой же неразговорчивый», как написала она в книге воспоминаний. Купер сыграл добродушного и добродетельного американца, проводящего отпуск в Испании. По сюжету фильма, мошенница влюбилась в него и морально переродилась. Расчёт Любича оказался оправдан. «Очеловеченная» звезда вызвала восторг публики. В дальнейшем от былого имиджа Марлен Дитрих не осталось следа. В 1939 году она снялась в вестерне «Дистри снова в седле», где ругалась, дралась и каталась по полу салуна. Американские критики были в восторге. Перепачканная, утратившая аристократическую манерность, она наконец-то стала для них своей.