Евгений Алёхин: «Если ты буржуй — знай: заряженное оружие выстрелит в тебя»
Ричард Семашков: Как день провёл, Жень?
Евгений Алёхин: Привет. Проснулся сегодня в 8 утра, немного поработал над книгой рассказов, дочитал книгу Паланика «На затравку». Съездил на мопеде в парикмахерскую и магазин, потом с Катей скатался в Анапу (мы живем в селе под Анапой), помог ей там с видосом, суть которого не очень понял. А потом, когда мы зашли в кофейню, пришло СМС, что в СДЭКе ждет новый фотик. Только что я его распаковал, настроил под себя и поставил на зарядку. Можно сказать, отлично, день — супер. К тому же вчера вечером мой продюсер Суперборис закончил сводить альбом "Просушка", мой первый крупный сольник, и через три недели он выйдет.
Ричард Семашков: Я его сегодня с утра по твоей закрытой ссылке послушал. Почему это сольник? Где твой напарник из «Макулатуры»?
Евгений Алёхин: Костя не пришел на запись, и мы решили оставить без него. Просто последнее время не вижу от него отдачи, сейчас, кажется, ему интересно заниматься чем-то другим, для творчества он слишком необязателен. Либо же для него творчество — брать интервью для «Утопии», жить жизнь с девчонкой, гладить котов, читать книги. В общем, мы с Суперборисом пытались подстроиться под Костю, забивали запись, но несколько раз он продинамил, мы послушали и решили: а почему бы не сделать так, чтобы каждый желающий мог записать фит? А если кому-то нужен именно Костя — так пусть человек вообразит его голос. Короче, если Косте понадобится записать реп, я буду рад и, конечно, запишу с ним, но сам решил больше его не втягивать в такое, не предлагать ничего. Вообще, мне тяжело без него, конечно, на мой вкус он пишет лучший реп на русском.
А у тебя, кстати, какая-то песня нашла отзыв? Хочешь написать куплет на какой-нибудь трекан? После альбома мы будем выкладывать треки, на которые вписались наши друзья. Потом, наверное, будет версия «Просушка+» — с фитами.
Ричард Семашков: Мне, наверное, больше остальных понравился трек «Кататония», может, туда залечу.
Я, честно говоря, восхищаюсь твоим умением оставаться подростком в творчестве так долго. То есть когда я слушал твои куплеты в 16-17 лет, то они находили во мне отклик, но затем я устал жить в твоей парадигме, как бы это сказать, вечного экзистенциального поражения. Я понимаю, что у тебя, судя по всему, нет выбора, но тебе самому не надоело, что твоя жизнь (по крайней мере в песнях) — это вечное, в некотором смысле инфантильное блуждание в поисках собственного дна?
Евгений Алёхин: О, кстати, да, туда, может быть, ты неплохо бы залетел, тема твоя, и пальто у меня есть. На нее хотела записаться Оля Маркес, такая успешная дама, у нее своя «Школа идеального тела Sekta», и она поет песни. Песен я не слышал, ха-ха-ха, но мы подружились на почве ее любви к моему творчеству, и, когда она меня подвозила на вокзал, сказала, что ей интересно записаться — по такой концепции. Я сперва подумал: «Женя, послушай сперва ее треки», но потом подумал: «Какая разница, у кого какие треки, тебя человек подвез, вы нормально базарите, почему нет?» В общем, можно сделать две версии, а можно сделать три версии. Я решил принимать все от всех, а если написали друзья, то их пихать на делюкс-версию альбома. Там, кстати, на бэках — Катя, на припеве. В общем, будет отлично, если зачитаешь.
Насчет поиска «экзистенциального дна» — я не очень понимаю, о чем речь. Я пишу, о чем мне интересно, сейчас, например, пишу рассказ о фотоаппарате.
Наверное, дело в том, что у меня много комплексов, и в творчестве это сказывается. Плюс мне 35, и столько я себе отмерил, а сейчас потихоньку выпутываюсь из собственного проклятия. Меня очень тронул в детстве фильм «Игра», когда персонаж Майкла Дугласа прыгает с крыши в свой день рождения, потому что его отец в этом возрасте покончил с собой. У меня, в общем, похожая история с матерью, и я принял это все на свой счет, взял на себя вину, а теперь как-то начал догонять, что это все залупа и глупо было себя проклинать, а тем более тоже искать смерти.
Ричард Семашков: Помню, меня тоже этот фильм очень тронул.
Евгений Алёхин: Так что, наверное, сейчас у меня самая позитивная жизненная программа, с 93-го года как будто черная туча висела над головой, и только сейчас начало проясняться. О, как раз 20 часов. Можно немного выпить, тяжело говорить на такие темы, тем более в интервью.
Ричард Семашков: У тебя грузинский коньяк? Я тогда свой армянский открою.
Евгений Алёхин: Грузинский, я хотел взять армянский, но Катя говорит: «Смотри, в этой бутылочке всего 0.2, на 50 меньше, так что каждый глоток оценишь сильнее!»
Ричард Семашков: Ох, это женское лукавство – обожаю.
Кстати, про армянский коньяк. Ты вообще следишь за геополитическими новостями? Слышал про Нагорный Карабах? Имеешь по этому поводу мнение?
Евгений Алёхин: Черт возьми, я вообще не слежу за новостями. Там сейчас вооруженный конфликт?
Сам я новости никогда не читаю, только если друзья что-то присылают. Помню, что там в начале девяностых был конфликт. А так я же вообще не понимаю истории, политики, национальных конфликтов. Полный аутист в этом вопросе.
Ричард Семашков: А то, что в России происходит, тебя интересует? Я понимаю, что ты нетипичный рэпер, но вот многие наши коллеги сейчас стали крайне политизированы. Например, твой «любимый» Оксимирон...
Евгений Алёхин: Ха-ха-ха, ну этот человек лишен мозга, какая разница, политизирован он или нет. Для меня Россия — это мои друзья, города, которые я посещаю, но главное — русский язык. Я изучал иностранные языки, немного перевожу с английского, но никогда не позволяю себе думать на другом языке, даже проживая в других странах, удерживаюсь от пошлой манеры вворачивать в русскую речь акценты и необоснованные слова с других языков. Это моя патриотическая позиция как русского писателя. Если понадобится убивать врагов, чтобы защитить свою семью, друзей или случайного бомжа, с которым мы валяемся у одной мусорки, — без проблем. В политике я разобрался в 4 года, когда два дня простоял в углу за чужую свастику на рисунке одной девочки в детсаде. На меня эти выродки (дети) свалили вину, потому что я был молчалив.
Мне интересно все, что происходит в России, да. Поэтому я столько раз ее объездил.
Ричард Семашков: А где ты спокойней всего себя чувствуешь?
Евгений Алёхин: Вблизи водоемов. Этим летом я три дня гулял по Байкалу, и там было очень хорошо. Сейчас мне нравится здесь, под Анапой. Тут недалеко город, есть горы, есть море. Больше мне ничего не надо.
Ричард Семашков: Я вслух рассмеялся над твоей строчкой из нового альбома про Познера. Напомнишь строчки?
Евгений Алёхин: А, смотри. У меня был трек в 2009 году. Я как-то наткнулся на рекламу страхования и услышал там голос Познера. «Ренессанс страхование, — говорил Познер. — Ваш стиль жизни под защитой». Меня это так рассмешило, и я написал песню, в которой Владимир Познер сбивается и вместо текста рекламы говорит: «Дрочить хорошо, Женя, не слушай ты этих баранов!» И вот спустя десять лет я сидел у нашего общего друга писателя и массажиста Валеры, и мы начали обсуждать, какой Познер черт, и я возмущался, что он перед Лимоновым сделал вид, что забыл, как зовут Дугина. Мы сошлись на том, что кто-то не меняется и Познера ничто не исправит, он как родился, так и умрет полным дураком. Поэтому в песне «Зима» я вообразил свои похороны (на самом деле, похороны проклятого меня, рождение нового), и вот на этих похоронах, или же именинах, стоят мои друзья с букетами, смеются, чуть-чуть плачут, и текст о том, что я «рад, что здесь каждый, как и лет десять назад, чуть умнее, чем Познер». Вот так, видимо?
Сейчас еще уточню: рассмешило меня то, что Познер печется о своем стиле жизни. Когда он насасывает за деньги у страховой компании, прищуривается, как лох, строит из себя умного и омерзительно картавит. Чувак даже не понимал, насколько большой **й (член) у него во рту, и тогда я подумал, что не все евреи умны.
Ричард Семашков: Очень смешная история. Причем, заметь, Дугин же тоже был у Познера лет шесть назад и выглядел, мягко говоря, раз в сто убедительнее интервьюера.
Евгений Алёхин: Да-да. Я сразу же посмотрел интервью с Дугиным. Думаю: ты падла, ты че прикидываешься-то, что у тебя память ***вая (плохая), я же вижу, что у тебя только мозги слабые. Твое здоровье!
Ричард Семашков: Твоё здоровье! Кстати, про Лимонова. Невозможно не заметить, что он колоссально повлиял на тебя. Начало формы
Евгений Алёхин: Насчет Лимонова не уверен, кстати. Я не такой большой его поклонник, единственное, что пару раз перечитывал «Историю его слуги», потому что она мне была интересна как история. Вообще, например, я долго не понимал прелести «Дневника неудачника», целиком осилил только в 2018-м.
Ричард Семашков: Ну круто же?
Евгений Алёхин: Да, очень здорово. Я тоже хочу написать книгу-поэму, как отрывные огненные строки. Вообще, я сейчас попробую понять, кто на меня сильнее всех повлиял. Думаю, что это те, кого я больше всего перечитывал. Джон Фанте, Буковски, Уэльбек, ранний Гамсун, весь Хармс, которого я заучивал в школе наизусть, даже Маяковский (просто нечего было читать, и я учил его поэмы). Также Пелевин — я как-то болел и несколько раз перечитал «Чапаев и Пустота», мне было 15. Я чувствовал, что это подделка, но не понимал почему. А потом стал находить, откуда растут ноги. Там есть целый кусок, как будто взятый из Газданова. Кстати, Газданов, я его не так часто перечитываю, но зато прочел все, что нашел. Он проник в меня, как еда, которую я ем. Даже пишу я, как он, смотрю сон-наяву, а потом записываю.
Но есть и менее очевидные влияния. Например, на меня очень повлиял Кэвин Смит. Думаю, Лимонов — случайное совпадение. Сходства наши врожденные.
Ричард Семашков: У Газданова вышел пятитомник, вряд ли ты до него добрался, но думаю, что ты и так всё самое хорошее у него прочитал. У меня жена прочитала этот пятитомник и, дочитав последний том, расплакалась.
Евгений Алёхин: Помню, я, когда заканчивал школу, делился с отцом идеями. Типа, смотри, Хармс весь вырос из Гамсуна, просто довел несколько его идей до полного безумия. Отец отвечал: «Ну можно написать курсовую на эту тему». А зачем? Я в 2011-м покупал какое-то издание, прочел вроде все, даже статьи и переписку. Наверное, там было 4 или 5 томов. В суперобложках еще.
Ричард Семашков: А любимый роман у него какой?
Евгений Алёхин: «Ночные дороги», конечно. Сначала меня еще сильно пер «Призрак Александра Вольфа», но потом я его разлюбил. А «Ночные дороги» - энциклопедия на все времена. Но мне нравятся и остальные романы. Надо понимать, что это разные жанры.
Ричард Семашков: Да.
Евгений Алёхин: Даже «Эвелина и ее друзья» стоит прочесть. Если ты не тупой сноб. Понять, что дед тоже хотел любви и не только унижал других литераторов.
Ричард Семашков: У меня на первом месте «Ночные дороги», на втором «Вечер у Клэр», а «Призрак Александра Вольфа» на третьем.
Евгений Алёхин: Ну и интересно по ним разгадывать его как человека. Сначала роман-воспитание. Ты смотришь на мир глазами чувака, который с 16 лет понял, что ему по*** (всё равно) на политику, что он просто на стороне проигравших! И потом — второй роман. В которым он не просто остается на их стороне, он живет их жизнью годы. Хотя условия уже совсем другие. Можно продаться, можно измениться, можно сдохнуть. А он просто остается холоден и изучает свой предмет, остается ему верен. Бог!
Ричард Семашков: Он же на «Радио Свобода» работал, ты в курсе?
Евгений Алёхин: Да-да. Я читал даже какие-то расшифровки. Но уже очень смутно помню, что это за радио было. Я читал ЖЗЛ про него, кстати. Но странным образом гораздо меньше запомнил, чем из его книг. Например, по ЖЗЛ о Гамсуне у меня сложился какой-то портрет человека. А с Газдановым будто в лужу пернули. Наверное, большего ожидал.
Ричард Семашков: Это либеральное радио. А ЖЗЛ очень плохая. У Гамсуна я только «Голод» читал. Много пропустил?
Евгений Алёхин: Думаю, тогда идея либерализма не была такой защеканской конфетой, как сейчас? Насчет Гамсуна — не думаю, что много. Каждому свое. Для меня это просто такой *****тый (шизануты) дед, без которого не нашелся бы мой стиль письма. Плюс он мостик между двумя литературными веками и даже запрыгнул на XXI век, когда его до сих пор можно почитать в кайф. У меня мочки долгожителя, и я тоже *****тый (шизанутый) дед, поэтому мне очень близки такие люди, как Гамсун, Юнгер, Сэлинджер.
Ричард Семашков: Ну с Юнгером всё понятно. А Сэлинджер? Ну есть у него две отличные книги, но как его в зрелом возрасте можно перечитывать?
Евгений Алёхин: Сначала скажи, что ты считаешь отличной книгой у Сэлинджера?
Ричард Семашков: «Над пропастью во ржи» и «9 рассказов». У него ещё что-то есть?
Евгений Алёхин: Больше всего раз я перечитывал «Выше стропила, плотники!»
Ричард Семашков: Ну этот рассказ есть в «9 рассказах» — отличный!
Евгений Алёхин: Нет. Это не рассказ, это повесть. Она вышла после «9 рассказов». В «9 рассказах» есть текст о самоубийстве Симора. Который написан Бадди Глассом, его братом. «Выше стропила» — повесть о свадьбе Симора.
Ричард Семашков: Значит, у меня издание такое было, где повесть «Выше стропила, плотники!» тоже была.
Евгений Алёхин: А, ну да. Там многое можно перечитывать. А еще есть ****ный (классный) рассказ «Опрокинутый лес». Или рассказ, который в 2013-м попал в сеть, и мы сразу его перевели: «Океан, полный шаров для боулинга» о смерти брата Холдена Колфилда, Кеннета, которого Сэлинджер в романе переименовал в Али. А еще у него есть куча крутых ранних рассказов, например, «Братья Вариони» или «Грустный мотив». Еще я очень люблю повесть «Симор: введение». Перечитывал много раз.
Ричард Семашков: Думаешь, у него ещё много неопубликованного? Вроде как там должно какое-то количество лет пройти, и тогда его родственники смогут всё издать.
Евгений Алёхин: Права на его книги принадлежат вроде как его сыну Дэну (вроде так зовут), и книги должны были издаваться уже как лет пять. Может быть, это мулька, меня не очень интересует. Если выйдут, буду их читать. Мне он очень интересен. 1 января 2019-го я проснулся и начал перечитывать Сэлинджера. Я тогда жил в Индии, немного вспомнил английский и стал читать в оригинале. Подумал, как круто было бы написать о нем книгу. К вечеру я понял, что сегодня день его рождения — 100 лет. А еще оказалось, что неплохой роман, как раз типа того, что я хотел написать, уже написал Бегбедер. «Уна и Сэлинджер» называется.
Ричард Семашков: Да, она лежит у меня. Хорошая?
Евгений Алёхин: Очень понравилась. До этой книги считал Бегбедера модным тупицей (судил по книгам «99 франков» и «Любовь живет три года»). Но тут он открылся для меня по-новому. Все-таки Уэльбек бы не стал близко дружить с лохом.
Ричард Семашков: Я у него ещё «Романтического эгоиста» читал — до Уэльбека ему очень далеко, но парень прикольный.
Евгений Алёхин: Он его друг, значит, и мой. Уэльбек мой самый близкий человек на свете. Из живых.
Ричард Семашков: Ждал большего от его последней книги.
Евгений Алёхин: Не знаю, чего ты ждал, мне очень понравилась. Пока у меня есть только две книги, которые я не хочу перечитывать: «Лансороте» и «Покорность». Даже «Платформу» прочел четыре раза.
Ричард Семашков: А мне «Покорность» очень понравилась.
Евгений Алёхин: Для меня это публицистика. Хорошая книга, получил удовольствие, но не тронула.
Ричард Семашков: Знаешь, о чём я тебя давно хотел спросить. Я неоднократно замечал твоё презрительное отношение к капитализму и в некоторых строчках замечал симпатии к социализму. Ты можешь как-то расставить для меня всё по местам?
Евгений Алёхин: Ой, дай мне понять, что такое социализм? Может быть, коммунизм все-таки?
Ричард Семашков: Давай так.
Евгений Алёхин: Меня не интересует собственность. Как это назвать. Мне нравятся идеи коммунизма, хотя не хотелось бы жить в коммуне. Физические предметы мне интересны как инструменты для творчества. Но частная собственность совсем не интересует. Если ты буржуй, если ты богат — знай, заряженное оружие выстрелит в тебя. Если тебе по*** (всё равно), то мы подружимся.
Ричард Семашков: Лучше концовки интервью просто придумать невозможно. Твоё здоровье, брат!
Евгений Алёхин: О, и твое! Как раз последний глоток.
