Звуковой шок от Чака Паланика. Отрывок из новой книги
Чак Паланик — один из самых экстравагантных авторов на планете, черный юмор, натурализм и непредсказуемость сделали его популярнейшим писателем поколения. Паланика называют "шокирующим автором" — его книги напичканы деталями самых провокационных сцен, да и сам он прожил не такую уж простую жизнь. В это трудно поверить, но уже 21 февраля писателю исполнится 60 лет.
К юбилею в издательстве "АСТ" выходит его новая работа "Рождение звука". Главная героиня романа Митци работает в кино, озвучивает фильмы: записывает самые разные звуки, которые могут пригодиться режиссеру, а потом их продает. Митци любит фильмы ужасов и записывает, например, звук, который издает человек при ножевом ранении. Любовь героини к таким вещам настолько глубока и огромна, что она готова пойти на любые жертвы ради искусства.
Параллельно с этим рассказывается история Фостера — мужчина медленно сходит с ума: несколько лет назад бесследно пропала его дочь, и он убит горем. Чтобы заглушить свою боль, он придумывает самые странные и извращенные способы сбежать от реальности.
Вечерний час пик близился к концу, когда Фостер припарковался у обочины. Девушка стояла перед зданием студенческого центра, держа в руках толстенный учебник. Помахав рукой, крикнула:
— Пап! Я тут!
Настоящий это был учебник или так, для антуража, Фостеру идея понравилась. Просунувшись в водительское окно, девушка чмокнула Фостера в щеку, обежала машину спереди и села в кресло рядом. Щелкнув ремнем, положила учебник между ними. На шее блестела нитка жемчуга, его подарок на день рождения.
Фостеру стало не по себе от мысли, что он забудет свою дочь, если "эта" Люсинда прекратит пересказывать истории из прошлого. Хотя, может, для того он все и затеял.
Посмотрев в зеркало заднего вида и включив поворотник, спросил:
— А помнишь, как мы брали пони покататься?
Фостер решил начать с легких вопросов. Типа, проверка на знание устава: сначала случай с пони, потом урок со сковородой. Евангелие от Люсинды. Он так натаскал девушку по предмету "детство Люсинды", что та, должно быть, забыла свое собственное. Раскрыв книгу, лежащую между ними, — как раз на тексте "Исполнительское искусство", — положил гонорар между страницами, а книгу закрыл. Девушка словно и не заметила всего этого, разглядывая дома, мимо которых ехали, и людей на тротуарах. Возможно, просто тянула время, чтобы вспомнить. Но вот взгляд наполнился уверенностью, Люсинда вошла в роль:
— Пони? Ну конечно, помню. Его звали Собачья Печенька.
Имя помнит верно.
— В тот день я закончила второй класс.
И это помнит верно.
— Я надела новенькие кеды и очень боялась испачкать их.
— Красные кеды, — перебил Фостер.
— Голубые. Светло-голубые.
Снова верно. Фостер не собирался подлавливать ее, просто сам забыл нечто важное, драгоценное, а теперь с ужасом понял, что она знает больше о жизни его ребенка, чем он сам. Попробовал перевести разговор на менее явную тему:
— А наш Хеллоуин помнишь?
И услышал, как она насторожилась, словно студентка на внезапном опросе:
— Который?
— Твой первый. Тебе исполнилось четыре. — Обучение не прекращалось и в плотном потоке машин.
"Эта" Люсинда поднесла руку к губам, прикусила большой палец. Даже глаза зажмурила, напрягая память. Настойчиво потребовала:
— Погоди-ка, не подсказывай!
Фостер подгонял:
— Ты нарядилась ведьмой.
— Нет… — Она растянула слово, вспоминая, а потом воскликнула победоносно: — Эльфом!
Это был удар. Фостер резко перестроился, где-то позади забибикали.
— Эльфом?
Он на глазах терял самое дорогое, что у него было: воспоминания.
"Эта" Люсинда укоризненно напомнила:
— На мне была розовая пижамка-комбинезон и балетная пачка, помнишь?
Теперь она диктовала ему воспоминания. Эта самозванка посмела захапать все его прошлое.
А Фостер и поспорить не мог, ничего толком не вспоминалось. Так в первый раз они поменялись ролями.
— Сама выбери, что вспомнить.
Она прикоснулась пальчиком к гладкому лобику.
— Помнишь… Рождество, когда твой брат нарядился Санта-Клаусом?
Этого он тоже не помнил и не на шутку разозлился. Всю короткую жизнь своего ребенка он доверил этой незнакомке. И вот теперь она знала жизнь Люсинды вдоль и поперек.
Нет, она не наглела, не грубила. Только порозовела, будто от стыда за него. Спросила застенчиво:
— А помнишь мою морскую свинку?
Беспорядочно тыча и шаря в памяти, словно в поисках выключателя на пороге темной комнаты, Фостер брякнул:
— Ринго!
— Руфус, — озабоченно поправила девушка.
И ведь опять верно!.. Несколько перекрестков проехали в полной тишине.
— Куда мы едем, пап?
— Не смей меня так называть.
Она слишком хорошо знала свою роль, и Фостер понял, что проиграл. То был классический переворот: родитель впал в детство, а яйца принялись учить курицу.
Увидев первое попавшееся свободное место, он припарковался. "Люсинда" украдкой глянула на телефон: только бы успеть заметить, сколько времени. Следующий час обещал быть долгим и неприятным.
— Спасибо, — начала она приглушенным голосом, — за ожерелье.
Прикоснулась к жемчугу, боясь, что он потребует вернуть.
Фостер взял с кресла учебник.
— Узнаешь?
Он мотнул головой в сторону высоченной офисной башни в конце квартала, приветливой, как надгробье. Девушка тоже наклонилась вперед, вглядываясь за ветровое стекло.
— Паркер-Моррис-билдинг, — наконец, поняла она. — Где папочка… где ты раньше работал.
Фостер выбрался из машины, словно наживку, захватив учебник. Размашисто шагая по тротуару, крикнул через плечо:
— Помнишь, как потерялась в тот раз?
Она выбралась через дверь со своей стороны, кинулась за ним.
— Да, — продолжал он, удаляясь. — Мы с мамой и не думали, что еще увидим тебя.
Почти на бегу, чтобы не отставать, "Люсинда" щебетала:
— У вас на работе был день, когда папы приходят с дочками…
Не замедляя шагу, он требовал продолжения:
— Ну и?..
Натыкаясь на пешеходов, потерявшись и потеряв уверенность, она ответила:
— Я хотела поиграть?.. Я хотела поиграть в прятки на лифте.
Они стояли у входа в башню. Девушка не оставляла попыток забрать учебник. Может, потому, что была студенткой театрального, а может, потому, что в учебнике лежал гонорар.
— Люсинда, — сказал Фостер, — хочешь поиграть с папой?
