Сергей Епишев тайно женился и стал отцом: «Мой основной творческий проект — дочь»

Звезда сериала «Ева, рожай!» — о работе с Богомоловым и Подкаминской, камерной свадьбе и маленькой наследнице

Его диапазон широк: экспрессия на сцене и мягкая интеллигентность в жизни. Театралы полюбили Сергея Епишева задолго до сериалов, принесших ему популярность. Сейчас актер осваивает новый опыт — отцовства, и не только в кино. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера». — Сергей, вы родились в Ташкенте — в чем-­то считаете себя восточным человеком? — Нет, я прожил там не очень долго. Я знаю моих коллег-­земляков, которые более восточно ориентированы. Плов, дыни, арбузы — они жить без этого не могут, торгуются на базарах, говорят по-­узбекски. Для меня же Ташкент — просто место рождения. — Вы рассказывали, что мама увлекалась искусством, рисовала. Это отражалось на обстановке дома? Может, у вас висели картины, стояли изящные вазы? — Быт был скудный, советский, и если посчастливилось найти какие-­то красивые вещи, мама их приобретала. Были предметы, сделанные в пятидесятых-­шестидесятых годах. Помню маленькую фарфоровую статуэтку — луна, на которой спал космонавт, она меня просто завораживала. Тогда был период активного освоения космоса, и этот артефакт из советских времен меня очень привлекал. — Это мама вас ориентировала в сторону искусства? — Она занималась изящным искусством, fine-­arts, а я предпочел performing arts. Мама как раз была не рада такому повороту событий. Все штампы в отношении актерской профессии, которые только могут быть, ее пугали — там алкоголики, гомосексуалисты, неудачники, сколько несложившихся карьер, зачем пополнять эту команду?! — А вы были уверены, что получится стать востребованным артистом? — Мне просто очень нравилось этим заниматься. О профессиональной карьере я не думал, в Ташкенте русскоязычных театральных вузов не было. Но так вышло, что «Ильхом» — главный театр, где происходило все самое интересное в творческой жизни города, решил набрать студию. Это было событие такого масштаба, как если бы в Москву приехал Криштиану Роналду и сказал, что формирует свою учебную футбольную команду. Разумеется, я пошел туда и поступил — и это казалось чем-­то естественным. — Как думаете, почему вас приняли, чем вы понравились? — Видимо, потому что я прекрасный и талантливый. (Улыбается.) — Я встретила описание в Интернете: сценические повадки и пластика Сергея Епишева позволяют вспомнить картины экспрессионистов и образы Эдварда Мунка. Как вам такое определение? — Если мое творчество наводит на подобные мысли, я только рад. Мне нравится стилистика экспрессионистской живописи и кино. Кажется, я понимаю, откуда эта цитата, она относилась к определенному спектаклю. Но вообще актеры экспрессионистского кино (чаще всего немого) невероятно выразительны. — Вам приходилось слышать в свой адрес, что вы человек необычный, отличаетесь от других? — Я слышу это каждый раз, когда оператор не может поместить меня в кадр. (Смеется.) — Вы изначально были высокого роста? — Да, и в детском саду, и в школе стоял в строю первым, был выше одноклассников на две головы. — То есть было время привыкнуть. — Иногда я немного сгибаю колени, чтобы понять, как ощущают себя люди на обычной высоте. (Смеется.) — Высокие люди порой стесняются своего роста, сутулятся, а вы с гордостью несете два метра шесть сантиметров? — Два метра и три сантиметра, в Интернете цифра немного преувеличена. Это создает определенные неудобства. Тебя чаще замечают, ты привлекаешь внимание — порой в тот момент, когда этого совсем не хочется. Не всегда можно купить ту одежду, которая нравится. Есть некие ограничения, но что делать, это моя данность, приходится с этим жить. — А где вы покупаете одежду? — Это всегда поиски: одна вещь куплена в одном магазине, вторая в другом, третья связана, четвертая сшита на заказ. Есть у меня и собственный портной. — Вы серьезно относитесь к стилю, к тому, как вы выглядите? — Мне кажется, это важно — хорошо одеваться. Точнее, одеваться осознанно, когда ты понимаешь, как работает одежда, как она смотрится на тебе, что тебе идет. На мой взгляд, важно не следовать трендам, а искать свой стиль. — Но вы не шопоголик, не тот мужчина, у которого в гардеробной больше вещей, чем у его девушки? — К сожалению, это именно та ситуация. (Смеется.) Наверное, у нас примерно равное количество вещей с женой. Но я стараюсь, чтобы одежда использовалась, а не висела в шкафу. — Как бы вы определили свой стиль? — Слово «фьюжн», которое подходит ко всему на свете. Это сплав разных стилей, небрежная эклектика. В одежде мне важны комфорт и удобство, при этом я пытаюсь что-­то миру транслировать, в разные моменты это может быть что-­то разное — спокойная классика или панк, а иногда даже пощечина общественному вкусу. В разумных пределах. — Внимание к внешнему виду появилось у вас с ростом медийности? — Мне всегда хотелось хорошо одеваться, но не было возможности найти интересные, качественные вещи. И я ощущал свою обреченность: никогда я не буду носить то, что мне нравится. Я помню, как ходил в Музей моды в Париже на выставку Мартина Марджелы и сокрушался, что его восхитительные вещи никогда не подойдут мне, потому что созданы для юношей субтильного телосложения. Но спустя несколько дней в одном из магазинов обнаружил одежду под этой маркой, которая на меня отлично села, и это была какая-­то новая реальность. Понятно, от Марджелы там осталось только имя, но все же. (Улыбается.) — Сергей, раньше вы называли себя театральным артистом, сейчас все сместилось в сторону кино? Все больше проектов у вас. — Я, наверное, имел в виду, что в театре мне проще. Я условно лучше понимаю, как он устроен. А кино для меня пока еще неизведанная полностью территория, я не всегда понимаю, как оно работает. Но мне интересно и то, и другое. Я не разделяю презрения театральных актеров к киношникам и наоборот. Это просто разные способы актерского выражения. — Как вам работается с Константином Богомоловым? Вы заняты в спектакле в Театре Наций «На всякого мудреца». — Мы сдружились и начали сотрудничать, когда он только окончил ГИТИС. До этого спектакля у нас было несколько совместных работ, где он был режиссером, а я актером. Мне с ним очень интересно, он невероятно умный. Он тщательно разбирает текст и прекрасно работает с артистом, выражая через него свои режиссерские идеи. У нас была замечательная история «Гвоздь сезона» — церемония награждения премией СТД в форме безумного капустника, которую мы с Костей вели вместе. Семь лет мы провели в этом счастливом соавторстве, сочиняли шутки. Это было здорово. — Вы, наверное, один из немногих людей, кому комфортно с Богомоловым — говорят, он из артистов душу вынимает. — Костя разный — на репетициях он один, на съемочной площадке другой, когда придумывает капустник — третий. Порой он добивается какого-­то качества, нужного для роли, а ты даже не подозреваешь, что оно в тебе есть. И потом будто переживаешь момент превращения, обретаешь новую силу, новую способность с его помощью. Поэтому его обожают актеры и хотят с ним работать. — А вам комфортно в состоянии конфликта? — В работе очень некомфортно. Мне нужна не то чтобы душевная обстановка, но чтобы коллеги относились друг к другу с уважением. Все творческие люди — ранимые и тонкие. Можно в разумных пределах друг над другом подшучивать, но не переходить границу, когда начинается унижение человека. Есть режиссеры, которые сознательно провоцируют конфликт, но я редко наблюдал, чтобы это приводило к хорошему результату. — Возможно, для них это способ самовыражения. — Очень часто творческие люди бывают манипуляторами. Они не могут жить без интриг, создания какой-­то особой атмосферы, распространяют театральность и на повседневную жизнь. Мне это не близко. Когда потеряна грань между сценой и реальностью, в этом даже есть элемент несчастья. — В Театре Вахтангова тоже был «террариум единомышленников»? — Я там не работаю уже, это неинтересная тема для обсуждения. — В свободном полете вам лучше? — Да, безусловно. Я могу распоряжаться своим временем и, если соглашаюсь на какую-­то работу, делаю это осознанно. Например, недавно ко мне пришла прекрасная роль — Чичикова в спектакле Дениса Азарова «Мертвые души» в Театре Романа Виктюка. Я и подумать не мог, что смогу поработать в этом театре, потому что это была достаточно закрытая структура, со своей особой эстетикой. Есть во фрилансе момент какой-­то неожиданной радости. — Что для вас критерий успешности? — Мне кажется, успешность состоит из востребованности и того, насколько эта востребованность делает тебя счастливым. То положение, в котором я нахожусь сейчас, мне нравится. — На вас чаще обращают внимание как на известного актера или все-таки как на мужчину высокого роста? — В первую очередь меня узнают как персонажа известного сериала, а потом уже как высокого мужчину, артиста и так далее. — Вы переиграли столько классических ролей на сцене, но популярность вам принесла «Кухня»… — Не могу сказать, что у меня был какой-­то огромный репертуар, но соглашусь, что после съемок в «Кухне» многое изменилось. Жизнь вышла на новый уровень. — Вы рассказывали, что после этого проекта стали немного гурманом. А для нового сериала онлайн-­кинотеатра Start «Ева, рожай!» окунулись в строительную тематику? — Не буду обманывать, что я глубоко погружался в тему, в этом не было необходимости. Тем более что мой герой — архитектор по образованию. Но вынужден заниматься строительством садовых домиков и теплиц. Это, конечно, совсем не то, к чему он стремился, но такова реальность. — Вам сфера близка, дома можете что-­то сделать своими руками, полочку приколотить? — Если приспичит, я это сделаю. Но лучше все-таки пригласить специально обученных людей, у которых дрель не дрожит в руках. Потому что после моей работы дыра в стене, возможно, окажется больше, чем надо. Так что эти дела я предпочитаю делегировать. Но у меня есть опыт поклейки обоев, покраски стен. — Это был ремонт в новой квартире? — Нет, в старой (улыбается), ремонт в новой жена предложила доверить профессионалам. Так что сам я в строительные дела не погружен, а для моего персонажа это жизнь. Тем интереснее было его играть и открывать новое. — Для Левы из «Кухни» вы придумали «фишку» — заикание, а здесь возникла какая-­то идея, как сделать образ интереснее? — Нет, в этом не было необходимости, «Кухня» была немного эксцентричной комедией, там позволялся гротеск. Су-­шеф — человек, который занят на ответственной работе и должен всеми руководить, но при этом заикается, согласитесь, это добавляло колорита. «Ева, рожай!» — более лиричная история, поэтому, на мой взгляд, нужно было быть естественным. — И снова вы встретились на площадке с Еленой Подкаминской. Как вам работалось вместе? — С Леной мы учились в Щукинском театральном институте на параллельных курсах и еще со студенческих времен относились друг к другу с большой симпатией, уважением и любовью. Следили за творческой жизнью друг друга, ходили на спектакли. Но, к сожалению, у нас не было совместной работы даже в «Кухне». Я очень рад, что на съемочной площадке сериала «Ева, рожай!» мы наконец-­то встретились как партнеры. Лена — очень легкая и чуткая, но при этом и требовательная. А что еще нужно от партнера? — Одна из тем сериала «Ева, рожай!» — давление на женщину, которая не имеет семьи и детей. «Часики тикают», «рожай, потом будет поздно» — подобные фразы женщины слышат на всех уровнях, от семьи до чиновников. Как думаете, почему так происходит? — Мне кажется, такая требовательность — пережиток патриархального сознания. Подобные фразы звучат ужасно, эти люди просто не понимают, что женщина — не сосуд для вынашивания детей, а личность с правом выбора. Феминистский девиз: «Мое тело — мое дело!» в принципе мне близок, я его разделяю. — Есть ли вообще какое-­то «правильное время», когда нужно становиться родителями? — Деторождение — это некое таинство. И можно сколько угодно планировать появление ребенка на свет, но это произойдет именно тогда, когда должно случиться. На мой взгляд, важно вместе с партнером обсуждать эту тему, быть внутренне готовыми к этому событию. — В сериале вы примерили на себя роль отца. Как ощущения? — Поскольку моя собственная дочь еще маленькая, ей год, то здесь я скорее смотрю в будущее. Я представляю, как это — быть отцом уже достаточно взрослой девочки девяти лет. Интересный опыт меня ждет. (Улыбается.) Кстати, скоро у меня будет еще один кинопроект, который называется «Тетя Марта» — история о девочке, которая скрывает от всех, что у нее нет родителей. Ее мама уехала в Париж и оставила ее с не совсем адекватным дедом. И она пишет записки в школу от ее имени, имитирует присутствие взрослых в своей жизни. А я играю соседа этой девочки, спивающегося артиста, который вынужден с ней тоже какую-­то свою отцовскую природу проявлять. Вообще, с тех пор, как у меня появилась дочь, мне все чаще стали предлагать роли отцов. — Что для вас оказалось самым неожиданным в общении с дочкой? — Я готовился к ее появлению, читал специальную литературу, поэтому был подкован. Хочется, чтобы ребенок был счастлив — и для этого надо не только сердце свое слушать, но и мозг, и понимать, что будет полезно, правильно. Пока для меня неожиданностей нет, но мне нравится наблюдать, как она совершает свои открытия в этом мире. Еще недавно училась ползать, а тут забирается на стул, а оттуда на стол. Вот это интересно и трогательно. — Вы тревожный папа? — Стараюсь без причины не волноваться, не паниковать. Но, конечно, малышка требует неустанного внимания. В то время, пока я с ней, я не могу заниматься своими делами. Надо следить, чтобы она не упала, ничего на себя не опрокинула, не схватила опасный предмет. Глупо тревожиться, надо предупреждать — такая у меня позиция. — Свои черты в ней замечаете? — Нет, я как раз замечаю, что она индивидуальность, ни на кого не похожа. Внешне напоминает меня на детских фото, но при этом проявления характера у нее абсолютно свои. — Взгляды на воспитание у вас с женой сходятся? — Мы стараемся делать это совместно, все обсуждаем. Но дочка еще слишком мала, чтобы ее воспитывать. Пока вокруг нее нужно просто плясать. Когда я читал про эти теории, популярные в советское время, что не надо подходить к плачущему ребенку, у меня сердце сжималось. Так было себя, маленького, жалко. И я решил, что моя дочь будет получать бесконечное внимание и ласку, и все, что она захочет, по возможности. — Бабушки и дедушки дают вам советы? — Они живут далеко, еще не все даже видели внучку, скоро предстоит встреча. Но, с другой стороны, это развязывает нам руки, мы действуем, как считаем нужным, и не вступаем в лишние споры. — Сергей, а ваша жена — это та самая девушка, с которой вы любили путешествовать? — Да. (Улыбается.) — Все-таки вы стали семьей. Все было тихо, никакой информации не проскальзывало в прессе о свадьбе. — А зачем эти скольжения нужны? Это же наша личная жизнь. Я с пониманием отношусь к людям, которые устраивают шумный праздник, но мы себя в этом мире ощущаем по-­другому, нам хотелось камерности. — То есть вы за то, чтобы по-­быстрому расписаться в джинсах. — У нас примерно так и было. (Смеется.) Вообще, свадьбу же можно организовать в любой момент. Может, когда-нибудь это и произойдет. — А жена у вас, как говорят актеры, «из ваших или из публики»? — Ненавижу это выражение. Нет, она не актриса, но имела отношение к театру. Благодаря этому мы и познакомились. Но на тот момент она не очень хорошо знала меня как актера, что и ценно, потому что мы начали общаться как два человека, две индивидуальности без изначальной диспозиции: актер и поклонница. — Но сейчас она стала вашей поклонницей? — Она меня поддерживает. Ей нравится практически все, что я делаю. — Вам важно, чтобы дома была теплая обстановка, где принимают любым. Не происходит ли так некая стагнация в развитии? — Покритиковать себя я могу и сам. Причем никто не сделает это изощреннее, активнее и злее. Для меня, наоборот, ценно, что есть доброжелательный взгляд со стороны. И меня успокоят, сказав, что не получилось в этот конкретный раз, но в целом все в порядке. Самокритика же способна уничтожить все до основания и лишить опоры, начнешь думать, что вовсе не стоило заниматься этой профессией и вообще жить. — Нужно ли вам личное пространство? — Очень. Жизненно необходимо. — Что делаете, куда убегаете? — Мы с женой всегда можем договориться. Могу куда-­то уйти я, или уходит она. Летом был длительный отпуск, мы проводили его отдельно, и это расставание сблизило нас еще больше. Мне кажется, подобная возможность важна в совместной жизни. Ты на какое-­то время принадлежишь самому себе, а твой партнер себе, и вы, наполнившись новой энергией, взаимно обогащаете друг друга. — Как говорят, любовь не живет в кулаке. То есть к вам нет претензий, что вы слишком много работаете и мало времени проводите дома? — Наверное, жене хотелось бы, чтобы я больше времени проводил с семьей, но в моей профессии нет стабильности. Сегодня снимаешься с утра до ночи, а потом будешь сидеть три месяца без работы. Когда я дома, я активно включаюсь в жизнь семьи. — Вы в быту аккуратист? — Нет, скорее мне ближе творческий беспорядок. Книги могут лежать где угодно, но при этом я точно помню, где какая. Мне так комфортнее, нежели их педантичная расстановка по полочкам в соответствии с буквами алфавита. — Вне съемок чем занимаетесь? — Всем. Я пытаюсь прожить ту жизнь, которая прошла мимо, пока я был на съемках: и кино посмотреть, и в театр, на выставку сходить, и модный ресторан посетить, и с дочерью позаниматься. — Я читала, что вы вокалист рок-­группы «Трепанга». — Было такое, ее больше нет. Темой наших выступлений были тлен и умирание, поэтому мы распадались после каждого концерта. И в какой-­то момент распались окончательно. — Но музыка осталась в вашей жизни? Может, в караоке поете? — Нет, терпеть не могу караоке. Сложно назвать то, что я делал в группе «Трепанга», пением. Изначально замысел нашего творчества как раз и заключался в том, что каждый занимался нетипичным для себя делом. Например, барабанщик брал в руки гитару, вокалист играл на клавишах. А человек, который никогда не пел, выходил к микрофону. — Это же замечательная психологическая история: выйти из зоны комфорта. — Это то, о чем мы все периодически мечтаем. — А сейчас у вас есть какие-­то замыслы, которые вы бы хотели осуществить? — Пока мой основной творческий проект — это дочь.