о советском космосе

«Всё сразу не бывает. Впереди дух. За ним материя. Королёв в космосе — как Тито в социализме. Но нельзя нам страшиться даже самых страшных потерь. И чёрт с ними, с этикетками. И напоследок. В эпизоде после успешного запуска первого советского спутника Наташа говорит Башкирцеву (Королёву): «Работа — твоя великая радость. Твой крестный путь…» К сказанному мне добавить нечего».

День космонавтики прошёл. Как и каждый год, мы, приобщившись к великому действу, невзирая на всякие «сходы с орбит», засыпав друг друга фотографиями Гагарина и корабля «Восток-1», обслушавшись Левитана и «Поехали!», быстренько переключаемся на дела житейские, убирая космос на антресоли до следующего подходящего случая.

В телефоне моего старинного товарища День космонавтики между тем никогда не заканчивается, там стоит на звонке увертюра Андрея Петрова к фильму «Укрощение огня». Андрей Петров много к каким фильмам написал музыку: «Я шагаю по Москве», «Берегись автомобиля», «Путь к причалу», «Зигзаг удачи», «Белый Бим Чёрное ухо», «Служебный роман», «Осенний марафон», «Гараж», «Жестокий романс», «О бедном гусаре замолвите слово», «Вокзал для двоих», «Батальоны просят огня» — это всё музыка Андрея Петрова, и продолжать список можно долго. Андрей Петров у нас в генетическом коде записан — лучшая судьба и самое верное подтверждение народности композитора.

Там есть такое...

Словами не выразить.

Вот этим таким и наполнена жизнь...

Вот это такое под нос мы себе и мурлычем.

Петров, ленинградец. Родился в 1930-м. Военное детство — в эвакуации в Сибири. Всякое видел. Окончил ленинградское музыкальное училище имени Римского-Корсакова, а потом и консерваторию. Работал, преподавал, писал музыку. Был крупным пушкинистом-любителем — не как Лотман, тот академически, а по духу и по внутренней сопричастности пушкинской поэзии. Любил Маяковского и хорошо понимал, о чём тот кричал нам в самое ухо, а слышали мы не всегда.

Петров написал музыку к балетам «Станционный смотритель», «Пушкин. Размышления о поэте» и оперу-феерию «Маяковский начинается». И оперу «Пётр Первый». Разносторонний был человек. Про пионеров не забывал — «Пионерская сюита», «Поэма о пионерке» на стихи Багрицкого для меццо-сопрано и симфонического оркестра. Кто из нас слышал? А послушать стоит. Но и это не главное.

Главное было заключено в двух важнейших моментах биографии (жизни) Андрея Петрова: он был великим мелодистом (как Бог пальцем показал) и великим тружеником. Умел слушать и слышать. Без закидонов относительно собственного величия.

Вот, к примеру, история очень даже и показательная. Георгий Данелия хотел, чтобы именно Петров взялся за музыку к «Осеннему марафону», и притом Данелия задачу формулировал так: «Музыка, в принципе, и не нужна. Зачем этому фильму музыка? Пусть будет что-то вроде метронома. Бессмысленно прожитое героем время пусть отсчитывает». А теперь вспомните мелодию. Она и есть тот самый метроном. Ничего лишнего. Ни единой ноты. В этом весь Андрей Петров.

Он умел. Очень хорошо умел. Про гениев и злодеев. Про великих наших, которые и составляют «наше всё». Про нас с вами, про самых обычных людей с мелочными и возвышенными до скрежета зубовного страстями. Так ведь? День — как Коробочки с Плюшкиными, день — воины духа. Таков род людской: чем его переделать? Как его?.. Переделать?

А начал я с Дня космонавтики. И не просто так. Когда Петрова пригласил в качестве композитора на свой фильм Даниил Храбровицкий (речь про «Укрощение огня»), Петров масштаб задачи уже понимал: Храбровицкий был сценаристом ленты «Девять дней одного года» и какими-то немыслимыми правдами и неправдами добился разрешения на съёмку двухсерийного фильма о ракетно-ядерном щите СССР, вернее — о космосе, но мы же понимаем.

Снять фильм о всех тех, кто ракетно-ядерный щит создавал, и при этом никого, как не надо, не подсветить, было делом трудным, почти невозможным.

Храбровицкий многократно встречался с Устиновым, Глушко, Мишиным, Чертком. А уж Каманин от него просто не знал куда деться. Казалось бы, а что так? Не разрешать, и всё тут. Государственная тайна! Что неясно?!

Но...

Было несколько по-настоящему значимых но.

В 1966-м мы потеряли Королёва. В 1967-м — Комарова. В 1968-м — Гагарина. Надо было что-то, хоть что-то об этом сказать. Информационный вакуум — невозможность связать из обрывков сплетен и слухов целостную картину — угнетал. Мы тогда космосом болели — зло и отчаянно. Мы хотели на Марс, мы рвались на Венеру, Луна была для нас делом решённым, но...

В 1969-м американцы высадились (или не высадились) на Луне первыми. Терпеть такое было просто невозможно, да оно и не ложилось в общую логику, в последовательность наших космических шагов. Не ложилось, это правда. Потому что... Потому что необычайно велика роль личности в истории, кто бы и как бы это ни отрицал. Смерть Королёва нас обрушила. Это был настолько страшный и всесокрушающий удар, что оправиться от него мы по большому счёту так и не смогли.

Храбровицкий это чувствовал. Он вообще был человеком про «чувствовать». Гляньте, это же он после «Укрощения огня» снимет «Повесть о человеческом сердце» (кардиохирурги — ангелы небесные на земле) и «Поэму о крыльях» (о Туполеве и Сикорском). Ещё в 1968-м, после гибели Гагарина, Храбровицкий решил создать легенду, величественный эпос о советском человеке, шагнувшем в небо. О советском человеке, преодолевшем поистине библейские тяготы и лишения, прошедшем сквозь огонь, сквозь воду, сквозь твердь земную. И шагнувшем в небо!

В 1971-м работа над фильмом уже шла. 30 июня 1971-го погиб при спуске экипаж корабля «Союз-11» — Владислав Волков, Георгий Добровольский, Виктор Пацаев. В стране «был объявлен» внутренний, быть может, самый глубокий траур — по величайшей сбывшейся мечте поколения победителей — по космосу. Он ускользал из наших рук. Он снова становился недосягаемым и далёким. И потому Храбровицкому некуда было отступать (да и фамилия обязывала).

Храбровицкий переделывал сценарий трижды (был он и режиссёром, и сценаристом фильма, и вот ещё важно — на Высших сценарных курсах он был учеником Евгения Габриловича), и когда главные люди советского космоса окончательно достали его вопросами относительно точности характеров героев (и это при том, что точности политические и военные оставались под жёстким табу), он ответил:

«Вы все со мной постоянно спорите потому, что знаете, как было на самом деле. Я вовсе не обязан благоговейно относиться к действительным характерам и биографиям. Герои фильма мои, а не ваши, и зритель мне поверит потому, что этих героев он полюбит. Я сознательно идеализирую людей, хочу, чтобы они такими были. Это не должны быть отлакированные идеалы, но зритель должен полюбить каждого из моих героев. Злодеев, предателей, палачей, проституток, шпионов в нашем фильме не будет. Я восхищаюсь вами всеми такими, какие вы есть, но хочу сделать вас ещё лучше. В этом вижу свою задачу».

Петрову Храбровицкий сказал так: «Андрей! Нужна музыка запредельная. Нужно, чтобы как на свидание с небом. Мои герои — они как факелы. Горят, освещая путь в будущее. Потому и сгорают... Надо показать, что всё вопреки. Вопреки войне. Вопреки логике обыденной жизни. Только так они смогли... Нужна такая музыка».

Храбровицкий добился на всё это денег на самом верху. И в армии, и в политбюро. И музыка в фильме — настоящая.

Может быть, и благодаря «Укрощению огня» жив в нас дух Королёва и Гагарина. Может быть, и благодаря музыке Андрея Петрова.

А помните, какие там диалоги? Как показано торжество Королёва (в фильме он Башкирцев — категорически нельзя было использовать настоящие фамилии) над самим собой, над преодолением земного притяжения? Как он разговаривает в день полёта Гагарина, в ночь после полёта, с любимой женщиной своей, у которой от него сын. Это же... Поймите наконец! Это невозможно — так говорить, руководствуясь «социальным статусом»!.. Это не про понты дешёвые, это про величие Красной империи...

Нам бы вернуть его.

Нам бы упереться.

Разговор Башкирцева и Наташи. В «Чайке». С прямой правительственной связью. Говорят, Храбровицкий каждое слово буквально на весах взвешивал.

— Давай заскочим ко мне на минутку? У меня полно гостей, посмотришь, как я живу, а я похвастаюсь сыном!

— Нет, я не могу.

— Можешь! Если захочешь — сможешь!

— Нет... Я не могу. В другой раз...

— Да другого такого раза не будет! Сегодня я именинник, сегодня мой день. А хочешь, я договорюсь с вашим обкомом? Кто там у вас — Зимин? (Башкирцев звонит из машины.) Алло! Крымский обком, Зимина! Нет, квартиру.

И ещё через минуту.

Уже остановившись у Дома на набережной.

— Покажи-ка мне твой билет? Недействителен.

— Действуешь с позиции силы?

— Именно! Полетите моим самолётом.

— У тебя даже свой самолёт?..

— Представь себе...

— Ты что — шахиншах?..

— Да... Примерно.

И ещё...

Уже в квартире.

— Я не знала, что всё это — ты...

— Всё, что я делал и делаю, связано с обороной страны. Этим я занимаюсь, в общем-то, главным образом. Ну и ещё, как видишь, спутники, космические корабли, прочее, прочее и прочее...

«Ну и ещё, как видишь».

Так, по-простому.

Королёв в жизни был невыносим. Едок и безжалостен. Правда, и сердце у него было — все признают. И был он величайшим пассионарием. Глушко и Мишин — нет. При Королёве не погиб ни один космонавт, потому что Королёв именно как ГЛАВНЫЙ КОНСТРУКТОР не допускал неподготовленных пусков, умел противостоять любому звонку из Москвы и не боялся ни с кем говорить и спорить. Глушко и Мишин боялись, и у них не было идеи. ИДЕИ. Точка.

А ещё говорят, был он мрачным циником, любившим повторять: «Хлопнут без некролога, и дело с концом». Зато первый отряд, всех космонавтов, любил как своих сыновей. А так-то в жизни у него дочка была, Наташа. Ей сейчас 88. Она большой врач, учёный, профессор Сеченовки.

Разговор про музыку получился странный, да?

Храбровицкому, это по легенде (а ведь и вся жизнь наша — легенда), Петров сказал после премьеры: «Такой центр управления полётом показал, а этикетки на боржоми — вкривь и вкось. Прям на столе у главного конструктора». Храбровицкий в ответ улыбнулся.

Кто жил в то время, тот помнит — ракеты уходили на заданную орбиту, а этикетки на минералке и лимонаде, да, были приклеены вкривь и вкось.

Так нам что надо, сестрицы и братцы?

«Ровные этикетки»?

«На заданную орбиту»?

Всё сразу не бывает. Впереди дух. За ним материя. Королёв в космосе — как Тито в социализме. Но нельзя нам страшиться даже самых страшных потерь. И чёрт с ними, с этикетками.

И напоследок.

В эпизоде после успешного запуска первого советского спутника Наташа говорит Башкирцеву (Королёву): «Работа — твоя великая радость. Твой крестный путь...»

К сказанному мне добавить нечего.

Сценарист превзошёл себя. Мы навечно влюблены в его неистовых героев. Композитор открыл двери в небо. Мы загораемся внутри, точно ракетный двигатель, стоит услышать первые ноты увертюры.

Что с нами не так теперь?

Или всё с нами так и нужно время?

— «Минутная готовность»!

«Ключ на старт»!

— «Протяжка один»!

— «Продувка»!

— «Ключ на дренаж»!

— «Протяжка два»!

— «Зажигание»!

— «Предварительная»!

— «Промежуточная»!

— «Главная»!

— «Подъём!»

— «Поехали!»

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.