В тени Баха

На соборном органе играют не только классику, но и вполне современные композиции: от рок-хитов до саундтреков к известным фильмам. Это факт общеизвестный, но для Курска такие концерты пока не слишком привычны. О творческих экспериментах, вкусах меломанов и современной музыке мы поговорили с органистом Игорем Краевяновым. Его искусство хорошо знакомо курским католикам – посетителям костёла. Магия музыки – Игорь Игоревич, костёл в первую очередь – место, где люди общаются с Богом. Какие чувства вы испытываете, играя здесь? – Конечно, храмы – намоленные места, и это ощущение незримо присутствует. В храме, неважно в каком, благодатная атмосфера, и это всегда накладывает на музыканта дополнительную ответственность. – Чувствуете себя песчинкой в океане времени или, напротив – ответственность? – Песчинкой я всегда себя чувствую, когда играю Баха. Создавая музыку, он думал не о каждом человеке, а о человечестве. Он был очень верующим человеком, для него на первом плане отношения не человека с человеком, а Бога с человечеством, Творец через его музыку всё время наставляет человечество на путь истинный. Таков масштаб этого композитора. И что бы я ни играл из Баха, всё время ощущаю это. – Сегодня много говорят об арт-терапии. На ваш взгляд, органная музыка как-то воздействует на человека? – Расскажу случай из своей жизни. В 90-х мой хороший знакомый, кандидат психологических наук делал работу по теме «Влияние органной музыки на беременных женщин». И он попросил меня поиграть спокойную музыку для его пациенток. Он привёл в костёл ползала беременных женщин. Причём на разных сроках. Они концертом остались довольны, а знакомый получил грант на свои исследования. Влияние музыки, не только органной, вообще умиротворённой, благотворно действует на женщин в таком положении, чего не скажешь, например, о роке. Кстати, пока рассказывал, вспомнился ещё один случай. Как-то после концерта ко мне подошла известная в городе врач. Она сказала: «На меня так органная музыка действует, что сегодня у меня было четыре операции, я была выжата как лимон, но нашла в себе силы прийти на ваш концерт, а после него такое впечатление, что могу ещё четыре операции сделать». – Какие ещё эмоции испытывали слушатели? – Как-то, когда я вышел на поклон, ко мне направился мужчина. Без цветов, одет как рабочий после трудового дня. И я заметил, что у него слёзы текли. Мужчина схватил мою руку, пожал и говорит: «Как хорошо, что я попал на ваш концерт!» Отвечаю: «Так приходите ещё». А он: «Я дальнобойщик». Просто поблизости от нас тогда располагалось сельхозобъединение, и он поставил там свою фуру. Услышав, что в костёле звучит орган, пришёл в середине концерта. В первый раз слышал орган вживую и был в таком душевном волнении… Тогда я понял, насколько людей трогает эта музыка. «Звёздные войны» в храме – Сейчас в костёле можно услышать не только классику. Например, на недавнем концерте в вашем исполнении звучал саундтрек из «Звёздных войн»… – Есть произведения, написанные не именно для органа, но если сам исполнитель слышит их в таком звучании, то почему бы не поэкспериментировать. Тем более когда речь о ярких произведениях. – Вы же сами выбираете репертуар? – Конечно! У меня недавно возникла идея «пройтись» по кинематографической музыке, так как в этой сфере работают очень интересные музыканты, такие как Ханс Циммер (автор музыки к фильмам «Гладиатор», «Пираты Карибского моря», «Дюна» — «КП»), Джон Уильямс («Список Шиндлера», «Звёздные войны», «Один дома»), Клаус Бадельт и многие другие. Когда я слышу их музыку, понимаю, как это можно красиво изложить на органе. – Вы понимаете. А зрители и слушатели как относятся к экспериментам? – Может быть, есть те, кому это не очень нравится, но всё-таки я исхожу прежде всего из своих предпочтений, составляя программу. Если музыка будет понятна большинству, значит, она достойна быть исполненной. – Музыку какого композитора исполняете наиболее часто? – Бах – это для меня краеугольный камень, на котором зиждется вся программа. – В его тени оказались многие его современники… – Верно. Это и Букстехуде, у которого он учился, и Рейнеке, Пахельбель, Гендель, Николаус Брунс. Можно привести ещё множество имён прекрасных композиторов, которых исполняют, но они не так известны широкому кругу. Самое интересное, что Баха стали понимать и исполнять спустя почти век после его смерти. А тогда, в барочные времена, как раз он был менее известен, чем Гендель и тот же Букстехуде, у которого Бах учился и которого знала вся Германия. – Самый яркий пример того, как время иногда меняет акценты в музыке, – Моцарт и Сальери. Произведения последнего сегодня редко где можно услышать. Вот вы или кто-то из знакомых музыкантов включали когда-нибудь в программу его произведения? – Я нет, никогда. Где-то что-то слышал, что кто-то играл Сальери, но… И дело не в том, что он злодей. Это не доказано, это только версия. По-настоящему гениальное остаётся, а менее талантливое уходит. Никто, например, не помнит композитора Дзержинского, а в двадцатых годах прошлого века он был очень популярен. Его некогда очень известная опера состояла из революционных песен. А рядом творил Прокофьев и Шостакович. Теперь их играют во всём мире, а опера Дзержинского забыта. О «ширпотребе» и искусстве – Вы не только музыкант, но и композитор. Где можно услышать ваши произведения? – Для меня сочинение музыки больше хобби, чем профессия. Чтобы сочинять серьёзную музыку крупных форм, надо уходить в творческий отпуск, скажем, на полгода, отрешиться на время от всего, кроме музыки. В современных условиях это практически невозможно. Да, у меня был период, всплеск, когда я написал сборник малых форм, куда вошли 16 пьес для учащихся от 1 до 7 класса музыкальной школы. Он вышел в издательстве «Сфинкс» в Ростове-на-Дону. Для отдельного сборника имеющихся пьес оказалось маловато, мне предложили увеличить количество пьес до 25, но тогда у меня был очень плотный график. В итоге взяли половину моих пьес и включили их в хрестоматию детской музыкальной школы, сборники эти продавались по всей России. – А что вдохновляет на создание музыки? – Тогда я учился в Московском колледже импровизационной музыки, общался с очень интересными людьми и получал массу нужной информации и впечатлений. Вернувшись в Курск, я был одержим идеей, которую нужно было воплотить моментально. Какие-то фрагменты ко мне приходили во сне, и я записывал их ночью, чтобы не забыть. Сборник написал буквально за месяц. Все пьесы написаны в разной музыкальной стилистике. Я занимался тогда вопросами классической музыкальной импровизации. Ведь для того, чтобы импровизировать в классическом стиле, нужно знать основы этого «языка». То есть в стиле барокко – это один язык, в стиле классицизма – другой, в стиле романтизма – третий. А современная музыка – четвёртый язык… У меня есть вариации, например, в стиле Моцарта, причём за тему взял легендарную песню «Yesterday» и развивал её в классическом стиле. – Есть ощущение, что раньше музыка была сложнее, возвышеннее, а потом повернулась в сторону упрощения… Музыка, а вместе с ней вкусы слушателя деградируют? – Для меня музыка всегда разделялась на две группы. «Ширпотреб» – это как перекусить фастфудом на бегу, не особенно задумываясь. Такого рода музыка была и во времена Баха. А была и есть музыка, как еда в дорогом ресторане для гурманов. Высокое искусство для ценителей – это пища для ума и сердца. Практически вся наша современная эстрада – это «жвачка», музыка, которую можно не слушать вообще, она просто жужжит фоном. На мой взгляд, да, музыка деградирует. И не только популярная, но и классическая. Непонятно, куда музыке идти дальше. – Выше Баха и Моцарта не подняться? Это предел? – Мне кажется, композиторы достигли своего предела, когда начались додекафония (техника музыкальной композиции, использующая серии из 12 соотнесённых между собой тонов – «КП») и алеаторика (музыкальная техника, допускающая вариации между частями произведения в противовес гармонии – «КП») и так далее. Это Шёнберг, Веберн, Губайдулина и другие. В прошлом веке музыка достигла своего предела. А дальше пошёл уже распад. Кто-то из современных композиторов ударяется в неоклассику, потому что куда дальше. Мне тоже интересно, куда они пойдут, эти светлые головы. – То есть как в фигурном катании – четверные тулупы покорили. Может, даже пятерной возможен, но дальше есть же законы гравитации… – Музыка сделала свой круг. Началось с хаоса, потом появились какие-то более-менее понятные структуры. В классицизме они гармонизировались, в эпоху романтизма музыка продолжала развиваться. Потом распад. А дальше опять сначала? Ведь посмотрите, как пишется сейчас музыка? У тех же Циммера, Бадельта, Вильямса чисто классическая, очень простая гармония – такой неоклассицизм. Нет новых Чайковских, нет новых Рахманиновых, Скрябиных. Вот кого можно назвать из современной российской композиторской школы такого уровня? Для меня последний гениальный российский композитор – это Георгий Васильевич Свиридов. Его можно отнести к классикам. Недавно как раз принимал участие в фестивале имени Свиридова. Изумительная музыка: «Время, вперёд!», «Пушкинский венок»… Она будет звучать, как бы мы к автору ни относились. Она переживёт все века. – Кстати, а вы в костёле играете Свиридова? – Есть такая задумка. Родом Свиридов из деревни, в детстве впитал много русской, точнее курской, специфики и, мне кажется, гениально воплотил все эти напевы. Вокалисты много поют его произведений. Наверное, в следующем концерте они выучат что-нибудь из Свиридова. У него очень много романсов, и мне кажется, они хорошо прозвучат именно в сопровождении органа. Вероника ТУТЕНКО, фото из архива героя материала