Владимир Грамматиков о фильме «Смотри на меня»: Мое послевоенное детство – это двор

В широкий прокат выходит картина Владимира Грамматикова «Смотри на меня», основанная на личных воспоминаниях режиссера. По сюжету многодетная мать вместе с детьми вынуждена отправиться из Свердловска в Москву в товарном вагоне. Как добивались исторической достоверности, похожи ли актеры на свои реальные прототипы, каким был 1948 год и как с тех пор изменились отношения между людьми, ​как Астрид Линдгрен вдохновила на создание фильма, а Андрей Кончаловский воплотил идею в сценарий, Владимир Александрович рассказал ведущей телеканала «МИР 24» Камиле Тиловой.

В основе фильма «Смотри на меня» ваша личная история, основанная на событиях детства. Картина рассчитана для семейного просмотра. А когда история настоящая, она всегда привлекает особое внимание души. Люди смотрят и волнуются. Почему решили рассказать про эту часть своей жизни именно сейчас?

Хотите, расскажу одну историю?

Пожалуйста.

У меня есть фильм «Мио, мой Мио» по книге Астрид Линдгрен. Я приехал в Швецию, у нас не была запланирована встреча с Линдгрен. И вдруг в один из дней прибегает продюсер с квадратными глазами и говорит: «Владимир, мы идем к Астрид Линдгрен. Она хочет вас увидеть. Мы идем к ней домой». Я вижу, что он взволнован жутко. Я говорю: «А что ты так взволнован?» Он отвечает: «Ты что? Попасть в дом к Астрид Линдгрен? Я иду с тобой, я буду дома у Астрид Линдгрен. Ты не представляешь, я об этом мечтать не мог». Я подумал: «О, боже мой». А это самое начало еще было, разработка проекта. Я начинал понимать, что эта западноевропейская сказка отличается очень от наших славянских, русских сказок, стал перечитывать. И честно скажу, я жутко боялся, что Астрид Линдгрен скажет: «Ну, садись, рассказывай, какое кино ты будешь снимать». А я не знал еще. Ужасно волновался, взял гжельский чайник в подарок.

Мы пришли к ней, позвонили, она открыла дверь. Очень скромная квартира, диван, кабинет. Посадила нас, чайник заварила. Я думаю, что сейчас будет этот вопрос. И вдруг она говорит: «Володя, со скольких лет ты себя помнишь?» Я говорю: «Вы знаете, фрагментарно где-то с пяти, но очень хорошо помню с семи лет, когда мы ехали из Свердловска в Москву с мамой, коровой, с моими братьями и сестрами в товарном вагоне». Она говорит: «Вот начни с этого рассказ». Я два с половиной часа рассказывал про свою жизнь. Кончилось тем, что она встала, обняла меня и сказала: «У нас будет хорошее кино». Когда я вышел от нее, подумал: какая гениальная тетечка, какая гениальная писательница. Узнала не про фантазии какие-то, а спросила, что ты в себе несешь, расскажи, чем ты наполнен. Так вот кино «Смотри на меня» тоже для меня чрезвычайно важно. Очень давнишняя задумка. По разным причинам откладывался проект. Это никак не «Амаркорд» Феллини. Это не с точки зрения ребенка воспоминание прожитой жизни. Нет. Мне хотелось рассказать больше всего о маме и рассказать о времени, очень непростом. Обратите внимание, что даже наши великие писатели с 45-го по 52-й год мало что писали. Только Нагибин. Потому что время очень сложное.

Не до того.

Была победа, была эйфория от победы, но и разруха, голод чудовищный, и стоял вопрос: «А как жить дальше?». И вот эти две составляющие для меня были принципиальны. Маму я просто обожал. И с годами больше и больше, и любовь моя крепла. Почему? Я не понимал, как она даровала себя пятерым, понимаете? Пять детей, и мы все были под ее вниманием. Чувствовалась огромная ее любовь к нам. Это какая-то магия. И об этом я хотел рассказать.

А как вам удалось создать этот фильм, притом что сценарий не вы писали, а Андрей Кончаловский? Вы рассказали историю, а он сел за нее, или вы вместе вели работу?

Нет. Несколько встреч у нас было, я ему рассказал то, что сохранила память моих братьев и сестер. Я сделал опрос, что помнил Юра, что помнила Люся. И у нас даже были какие-то несоответствия в воспоминаниях. Я опросил братьев-сестер и рассказал все Андрею. Но это было проще, потому что Андрей Сергеевич очень хорошо знал мою маму, мы 50 лет прожили на одной лестничной клетке. Но все равно он дополнил это своими ощущениями. Это вполне естественно, потому что сценарий требовал этого. Он профессионал и знал: чтобы зрителя растормошить, нужны эмоциональные потрясения.

Но вы как-то контролировали этот процесс или отдали его?

Нет, я все рассказал и ждал первый вариант сценария.

Присутствует ли какой-то художественный вымысел, в каком объеме? Или можно сказать, что это историческое кино?

Кино историческое, потому что оно точно во времени, со всеми приметами. И для всей съемочной группы, когда мы собрались первый раз, я озвучил главный слоган – «Правда, правда и только правда». Это во всем. Игры актеров, реквизита, костюмов, мотивации, что в кадре, продукты какие, как выглядят вагоны. Например, вагоны того времени были двухосные. А что это значит? Это перестук. Раньше рельсы были короткие, 80 метров, это сейчас полтора километра. Это был другой ритм перестука колес, это другие звуки сцепки. Я очень благодарен звукорежиссерам, которые здесь работали, они собрали оригинальные все звуки. Лазили по архивам, выскребали. Паровозные гудки разные. Одно дело, как паровоз гудел в 46-м, другое дело – в 52-м.

Насколько сложно вообще снимать кино о событиях 70-летней давности? Этого же ничего больше нет.

Сложно снимать любое кино, но снимать кино с детьми в товарном вагоне, с коровой, под проливными подмосковными дождями, это очень сложно. Я очень благодарен группе. Я знаю, как сегодня снимается кино. И больше всего я боялся позиции съемочной группы. Потому что сейчас все гении. Прочитав «Курочку Рябу» и заложив кленовым листом на шестой странице единственной книги, считают себя просто «ой-ой-ой». И, конечно, это сложности гигантские. И я так боялся, потому что для меня атмосфера на съемочной площадке первична. Оттуда начинается все. Понимаете? Это потом в кадре мы видим результат на экране и думаем, а как это сделано, как это получилось. А все начинается от взаимоотношений в группе. Если группа единая, если в группе понимание, то все получается, все складывается.

Про кастинг расскажите. Каково это – выбирать людей, которые еще и играют твое прошлое?

Я сразу сказал, что мне не нужны похожести. Должна быть похожесть на героиню Сашу Урсуляк. У нее не могли быть голубоглазые блондины, роскошные дети из «Ералаша». Ну, никак. Понимаем? Понимаем. Поэтому это все штучно. Я сказал, что мне нужны личности. Я лично с 500 детьми повстречался, поговорил. Экранные кастинги, которые мне посылали, конечно, я смотрел, но мне очень важна личная встреча. Лично поговорить, узнать, посмотреть реакции, что врет, что не врет, что и как. И вот так поштучно из 500 мы выбрали нашу четверку. Они все замечательные.

Есть мнение, что современные дети-актеры избалованные, уставшие, работающие, а не живущие. Вы как на это смотрите?

Нет, у нас по-разному, и то, и то, и такие, и такие. Я не сторонник залезать сразу в агентство. Потому мне сложнее их раздеть и одеть по-своему, понимаете? А у нас микс. Так и так.

У нас в семье есть тема для спора: «Раньше мороженое было вкуснее». Мой папа говорит, что дело в мороженом, а мы с братом считаем, что дело в том, что мы изменились и наши вкусовые рецепторы изменились. Вы несколько лет смотрели в свое прошлое, в свое детство. Как вам кажется, что тогда было лучше, чего сейчас нет?

Взаимоотношения людские. Однозначно. Мое детство – это был двор. Мои университеты – это был двор. Мои первые ощущения мира вообще – это был двор, черный ход, чердак. Это были те друзья. Школа меньше, а двор – это первые драки. Это первое могу – не могу, это первое фаворитство. А сейчас московские дворы пусты. Там максимум бабушка с коляской одинокой сидит, а дети у экранов. И это колоссальная разница.

Я помню, как провожал девушку на «Чкаловскую» у Курского вокзала. И меня все время били там местные ребята, потому что это их девушка была. Я получал. Синяки были у меня. До крови меня били. Но я не мог не проводить ее. А сейчас чего провожать? Алло, метро, пока, до завтра. Нажал кнопку. Это очень большая разница. Я не говорю, что хуже, что лучше. Дело не в этом. Господь не отменил у них эмоциональных чувств, привязанности и прочее. Но они совершенно другого уровня. И это радикально изменило человеческие отношения. Эти человеческие отношения переходят в супружеские пары по-другому. Эти отношения переходят в другие взаимоотношения с родителями.

Как вы думаете, как современная молодежь отреагирует на ваш фильм?

Очень сложно сказать. Мы думали об этом группой, насколько все в броне, насколько все уже закрылись так, что уже можно попробовать пробиться с этой историей. Осталась узкая щелочка к душе, к сознанию, самое важное, к сочувствию, к другой истории, к другим людям, к другому пониманию. Если забронировано все, тогда для них это будет старомодная какая-то фигня из 50-х годов.

Вот так и измерим?

Конечно. А другого тут нет. Мы не лукавили, не хотели понравиться, мы делали все честно.