Михаил Пуговкин. Душа нараспашку

Шёл август 1942-го. От пункта связи к операционной со всех ног мчалась медсестра — совсем ещё девчонка, сжимавшая в руках радиограмму. До здания, где должна была состояться экстренная операция по ампутации ноги деревенскому парнишке из Рамешек, оставалось метров сто. Всего ничего! Если не считать, что где-то там, высоко, в небе кружил бомбардировщик. Раздался адский звук приближающейся к земле бомбы. И медсестра Катька, понимая, что рванёт где-то рядом, успела сделать то, к чему ей было уже не привыкать – упасть, прижаться к земле и закрыть голову руками. А в полевом госпитале перед чеховского типа хирургом прямо лихо отбивал на операционном столе чечётку Минька из костромских Рамешек: — Ну, товарищ военврач! Поглядите-ка! Нога-то ведь у меня почитай рабочая! Чаво её резать-то? — паренёк из Чухломского уезда Костромской губернии был бледен как смерть. Смеющееся, однако, лицо его было покрыто крупными каплями пота. Он не устал повторять одну и ту же фразу: — Товарищ военврач! Ну, пожалуйста! Никак мне без ноги! Я ж артист! Стараясь не нервировать больного, доктор Михаил Васильевич, военврач 1-го ранга, сделал украдкой знак, и другая медсестра беглым взглядом проверила предоперационную раскладку инструментом, среди которых выделялся внушительных размеров ампутационный скальпель. — Ложись, артист, — усмехнулся военврач. — С гангреной шутки плохи. Рад бы оставить тебе ногу, парень, но не могу. Без операции помрёшь. Вынося этот приговор, Михаил Васильевич старался не смотреть в эти «глаза-буравчики» мальчишки со смешным лицом. Слишком тяжело это - отнимать у вчера ещё здорового, мечтающего о дальнейшей счастливой жизни человека надежду. Рядом ухнуло. — Ложись, говорю, на стол! У меня таких полный коридор! — строго прикрикнул на Миньку Михаил Васильевич, а потом, взяв в руки прозрачную литровку, отлил из неё полный стакан медицинского спирта. — На! Анестезия. И Минька вдруг перестал сопротивляться, хотя растерянная улыбка всё ещё блуждала на его лице. — Как так-то… да как так… — улыбчиво повторял он, потому что с детства верил, что Бог ведёт по жизни за руку туда, где лучше. Так учила мать. Дверь распахнулась. На пороге «операционной» появилась грязная, вся засыпанная землёй Катька, дышавшая тяжело, в порванном халатике. — Товарищ военврач первого ранга! Радиограмма! – звонко крикнула она. — Потом, Катя, потом! — подождав, пока Минька, морщась, всосёт стакан спирта, проворчал Михаил Васильевич и сделал надрез на 15 сантиметров выше колена. Минька дёрнулся от боли. — Срочная! — подошла, в нарушение всех санитарных норм, к операционному столу Катюха. — Ну, что там? Читай! И она прочитала текст: «Приказываю прекратить бездумные ампутации конечностей солдатам и офицерам Красной Армии» — Гм… — нахмурился Михаил Васильевич, занёсший было скальпель над ногой Миньки. – Ну, и какой же, спрашивается, осёл подписал эту чушь? — Сталин. Михаил Васильевич с сожалением посмотрел на сделанный Миньке надрез. Отложил скальпель и вдруг… перекрестился, понимая, что, возможно, спас жизнь себе (шутка ли – нарушить приказ Верховного после поступления соответствующей директивы из Ставки!). А возможно — погубил жизнь этого уморительно смешного солдатика. Ведь прогрессировала гангрена. - Ну, гуляй, Пуговкин, — сокрушённо выдохнул Михаил Васильевич, в глубине души надеясь на чудо и радуясь, что не пришлось резать «артиста». На чудо надеялся и лежавший на операционном столе человек, которого в детстве домашние называли Минька (вроде и Мишка, а вроде и «Младший»). Он был младше всех в семье. Его родные и близкие никогда не были «Пуговкиными». Они были Пугонькиными. Но когда в 16 лет Мишка поплёлся получать паспорт, то с удивлением обнаружил, что в паспортном столе напутали всё, что только можно. Вместо его реальной даты рождения — актёр родился в пятницу, 13 июля 1923 года, под счастливой звездой! — стояла другая — 19 ноября 1923 года. И фамилия была бессовестно исковеркана. Перечить Мишка не стал. Долго шевелил губами, вчитываясь в мудрёно записанную фамилию в паспорте, а потом плюнул с крестьянской прямотой. «Ну, Пуговкин, так Пуговкин»! Мама, которая до конца её жизни была самым главным человеком для Михаила Ивановича, объяснила, что на всё воля Божья. Сын оказался с нею не согласен только один раз, когда эту простую крестьянку, работавшую в пирожковом цехе и стащившую, чтобы хоть как-то прокормить семью, на работе пирожок, арестовали и сослали в «Вятлаг». Годы были военные. Могли и расстрелять. Михаил Пуговкин написал письмо на имя Сталина. И мама вернулась домой через неделю с чудесной формулировкой причины внезапного освобождения: «По письму сына» Пуговкин отмечал сразу два дня рождения — 13 июля (как есть) и 19 ноября (как в паспорте записали). Следовало бы отметить и третий — тот день рождения, когда Катька бежала под бомбами, то и дело приникая к земле, и не знала, успеет ли она добежать, спасая ногу будущего народного артиста СССР. После «анестезии» (стакана спирта), который рядовой Пуговкин, всё же, успел принять, Минька спал, как убитый, не слыша ни разрывов бомб, ни стонов умиравших рядом солдат. Не знал он, что Михаил Васильевич поставил на нём крест, бросив в сердцах мимоходом: «Артист наш всё равно от гангрены помрёт. Благодарение Сталину!». Но у Пугоквина-Пугонькина, оставшегося, как он и просил, на двух ногах, были совершенно иные планы на жизнь. Ему снилось детство. Голодное. Крестьянское. Нищее. Мама, папа, двое братьев (оба старшие), а из скотины – кошка да собака. Своих штанов у Миньки никогда не было. Донашивал портки за братьями да за деревенской ребятнёй. Чувство голода стало синонимом этого детства 20-х и 30-х годов: тем, кто пытался тяпнуть со стола лишнюю ложку каши, батька неизменно бил наотмашь ложкой в лоб. Рука у него, деревенского мясника, была крепкой. И аппетит у охочего едока становился поменьше. Хорошо было на праздниках. Каких? Разных! Церковных, советских. Минька лихо отплясывал при народе лет с пяти. И люди протягивали «артисту», кто сухарь, кто вареное яйцо. После трёх классов местной сельской школы учиться не стало никакой возможности. Надо было помогать родителям, что он и делал. С родными краями пришлось проститься в 1936-м, когда почти безнадёжно заболела мать. Отец и братья загрузили все нехитрые пожитки в телегу и отправились в Москву, где Минька будет днями пропадать на Московском тормозном заводе, а вечерами, чумазый, в пропахшей потом рубахе, ходить в драмкружок в Клубе имени Каляева. — Вы бы хоть умылись, молодой человек! – укоризненно говаривали ему, а он улыбался, и от этой доброй улыбки уже тогда зрителям любительских спектаклей становилось теплее. На одном из таких представлений парнишку заметил сам Фёдор Николаевич Каверин, пригласивший его работать в Московский драмтеатр. В театре платили 75 рублей. А на заводе 500. Сумасшедшие по тем временам деньги. «Сынок, делай, как сердце велит!» — сказала мудрая мама. И сердце велело Миньке пойти работать в театр за гроши актёром вспомсостава. Было ему всего 16 лет. До войны Минька успел сняться в картине «Дело Артамоновых» в роли купчишки Стёпы Барского. Насладиться славой после роли в картине, законченной аккурат 22 июня 1941 году, 17-летнему Пуговкину не довелось. Из каждого репродуктора уже неслось «От советского Информбюро…». Пуговкин ринулся в военкомат со съёмочной площадки, наврал с три короба, что ему уже 18 (в реальности 18 лет Михаилу Ивановичу исполнилось только в июле 1941 года), и в одном из автобусов вместе с другими добровольцами уехал в сторону Смоленска. Ни с отцом, ни с матерью, ни с братьями попрощаться он не успел. Автобусы были уничтожены все до одного в ходе авианалёта. И только Пуговкину удалось каким-то чудом выбраться из полыхающей машины. Спавший после анестезии Михаил Пуговкин был разведчиком. Он служил на Южном фронте. В 1147-м полку 353-й дивизии. И надо же так случиться. Осколок прилетел ему в ногу прямо под Ворошиловградом. Сегодня этот город называется Луганск. Вернувшись домой, Михаил Иванович узнал, что на всём белом свете остались лишь он и мама. Отец и братья полегли на фронтах. Нужно было жить дальше. И в 1943-м он был зачислен в штат единственного московского театра, работавшего в годы войны, под бомбами — Московском театре драмы. Уже осенью случилось ещё одно чудо в жизни Михаила Ивановича. Имея три класса образования, он был зачислен в школу-студию МХАТ. Случилось это так. Прихрамывающий фронтовик пришёл на вступительные экзамены. Выучил ли басню? Времени на это не было. А вот пересказать, пересказал. Своими словами. Но сделал это так смешно, сверкая своими фирменными «глазками-буравчиками», что члены приёмной комиссии сползли от смеха под стол. Приободрённый таким «сногсшибательным эффектом» Пуговкин отставил костыль подальше, и пустился в такой лихой пляс, что ему незамедлительно была выставлена пятёрка. А выйдя из аудитории, заглянул в туалет, снял сапог и, перевернув его, слил в раковину кровь. — Как нет аттестата? – удивительно воззрилась на него секретарь приёмной комиссии днём позже. — Без среднего образования к нам нельзя! Но жизнь распорядилась иначе. Иван Михайловичу Москвину, великому русскому и советскому актёру, режиссёру, чтецу пришлось побегать по коридорам Кремля, чтобы выхлопотать для Пуговкина «путёвку в жизнь». — Фронтовик… Комиссован… Очень талантливый… Очень одарённый… Самородок из глубинки… Потерял аттестат на фронте! – с честными глазами врал в этих коридорах Иван Михайлович. — Что ж ему теперь? Восвояси в Костромскую губернию? Обижать героя, вернувшегося с войны, не захотели. Выписали аттестат, избавив талантливого парня от необходимости возвращаться в деревню. А вот «деревню из Пуговкина извлечь» было не так-то просто. Помимо смешного до слёз «Чаво?» и других въевшихся до мозга костей просторечий, была в нём и святая русская простота. Княгиню Волконскую, которая вела в те годы в школе-студии МХАТ сценическую речь, юный Михаил Иванович шокировал, придя на занятия в сценическом фраке, взятом в костюмерной МХАТа, и валенках. Они перепали ему ещё в Рамешках. — Молодой человек, разве можно носить фрак с валенками? – ужаснулась Волконская, схватившись за сердце. — А у меня ничаво другого нет, - развел руками Минька. Волконская вышла, дав студентам занятие. А вернулась только через час, держав в руках лаковые туфельки для самородка из Костромской губернии. За время учения в школе-студии МХАТ Михаил Иванович «окончил три университета», став начитанным, образованным человеком, напрочь избавившимся от провинциального акцента. Его основательно помотало по жизни. Призыв на военную службу оказался не последним. Со второго курса школы-студии МХАТ Пуговкин был отчислен, как не сдавший зачёт по марксизму. В 1944-м Михаила Ивановича назначили ответственным за самодеятельность в танковом училище в Ветлуге, куда, несмотря на серьёзное ранение, отправили «дослуживать». После армии были театры в Мурманске, Вильнюсе, Вологде. Оказался он ненадолго и в московском «Ленкоме». Шли годы. Театральная работа не баловала актёра «со специфической внешностью» славой. В 1960-м Пуговкин решил полностью посвятить себя кинематографу. Внешностью героя-любовника он не был наделён. Простаки, хапуги, мошенники, взяточники, прожженные бюрократы, бандиты. На таких «гарантировано второстепенных» ролях у любого актёра есть всего два пути. Либо спиться, либо открыть перед зрителем душу нараспашку. И пусть даже в далеко не главной роли полюбиться аудитории. Именно Михаил Пуговкин, появляясь на экране, мгновенно завораживал этой своей умопомрачительно смешной русской простотой, позволявшей ему органично играть и бандитов, и отставных солдат, и очковтирателей, и попов-проходимцев. С батюшкой из «Двенадцати стульев» Гайдая история получилась весьма забавной. Михаил Иванович, глубоко верующий человек, долго не мог решиться сыграть священника, который охотится за драгоценностями и вполне может дать в своей алчности фору жулику Остапу Бендеру и его «адъютанту» Кисе Воробьянинову. Но после долгих консультаций с тогда ещё живой мамой, Пуговкин пришёл к выводу, что отец Фёдор — никакой не священник, а обычный приспособленец, признавший советскую власть и пустившийся «во все тяжкие» на «балу у Сатаны». Гайдай ждал решения Пуговкина, которого как фронтовик фронтовика безмерно уважал и старался занимать в каждой своей картине, две недели. И дождался. Феерическое восхождение отца Фёдора с украденным куском концессионной краковской колбасы на отвесную скалу снимали в горах, но оказалось, что оператор не сумел поймать камерой нужную высоту и взять правильный ракурс. Сцену пришлось переснимать в павильоне «Мосфильма». Его полюбили всей страной после «Дела Пёстрых», «Свадьбы в Малиновке», «Ивана Васильевича…» Никто не знал, что лихие пляски и трюки во всенародно любимых комедиях давались актёру с доброй озорной улыбкой… ох как нелегко. Нога болела всю жизнь. И швы, тянувшиеся от бедра до пятки, порой расходились прямо на съёмках. Сапог крови приходилось выливать не раз и не два. Что поделаешь? Профессьон де фуа! Годы славы и всенародной любви Михаила Ивановича пришлись на советский период истории. Как-то раз, находясь в санатории, уже в 1980-е, когда времена начали стремительно меняться, Пуговкин взглянул на пролетевшего по коридору министра культуры, которого сопровождали четверо охранников. «Видно, такая у нас культура теперь, что за неё и убить могут», - вздохнул артист, грустно провожая чиновника взглядом. И как в воду глядел. Хорошее кино кончилось. Наступало безвременье. Оказавшись в новой системе координат, отсчёт которой ведётся с начала 90-х, Михаил Иванович понял, что в сценариях новых российских комедий а-ля «Выстрел в гробу» сниматься не сможет, продал квартиру в Москве и уехал в Ялту, ставшую вдруг «не нашей». Вместе с новой пропиской украинский чиновник поставил на первую страницу советского паспорта Михаила Ивановича штамп – украинский трезубец. — Шо це такэ? – удивился актёр, с удивлением узнав, что отныне он гражданин Украины. В Ялте, где Михаил Иванович прожил до 1999 года, народный артист СССР Михаил Пуговкин стал почётным гражданином города. В миллениум он вернулся в Москву. Жаль, вернуться в ту страну, где снимали хорошее кино, так и не смог: возвращаться было уже некуда. Добротного советского кино просто не стало. Леонид Гайдай умер в 1993-м. В последние годы своей жизни Михаил Пуговкин снимался в «Старых песнях о главном», где представал в роли постаревшего режиссёра Якина из Ялты. А ещё в Ералаше. Король комедии прожил долгую жизнь — 85 лет. Он родился в июле, 13 числа, и ушёл от нас тоже в июле — 25-го. В 2008 году. А впрочем… навсегда остался с нами. Такая история.